Форум » Из варяг в греки » Раненый зверь часто приходит к человеческому жилью... 12 червеня, день. » Ответить
Раненый зверь часто приходит к человеческому жилью... 12 червеня, день.
Ксар: Лагерь викингов на берегу реки Куньи. Утро, ближе к полудню [off](намечается довольно жаркий и душный день)[/off] 12-го червеня. Ксар выводит Бернхарда, Альрека и Медвяну к лагерю и пытается упросить молодого лекаря о лечении своей пленницы. продолжение этого эпизода: http://sokolrus.forum24.ru/?1-9-0-00000014-000-10001-0-1329850342
Ответов - 64, стр:
1 2 3 4 All
Ксар: Лагерь расположился довольно кучно - палатки, шатры, тянущиеся к синему небу дымки костров. - Ну вот, - Ксар сделал широкий жест, - пришли. Теперь, Бернхард, я тебя оставлю ненадолго, ты пока пообщайся со своим хирдом. На темы разные, - он красноречиво поглядел на рыжеволосого великана, намекая на их недавний разговор и его, Ксарово, предложение о совместном путешествии в Царьград. - А ты, лекарь, уж помоги, будь добр. Он посмотрел на Медвяну, которую, бездыханную, всё ещё держал на руках. - Сможешь ей ногу вылечить? Чтобы могла ходить, и чтобы выглядела здоровой? Я, ежели что, найду, чем отплатить... Не вперёд, не обессудь. Но слово моё крепко. Конечно, крепко, подумал Ксар. Вот ежели удастся пленницу продать - так и не только себе на смолку, мальчишке за работу тоже останется... Эххх, да останется ли? Чтобы хоть какие-то деньги выручить, девчонку ещё надо отмыть, накормить, заставить выспаться. А то похожа на кошку, которую за хвост из колодца вытащили. А продавать надо скорее. А ну как селяне за ней явятся? Ведь зачем-то же нужна она им. Правда, откуда им знать, куда её увели? Да и стоит ли их опасаться? ну придут, ну назад потребуют. И что, интересно, они ответят на Ксаров отказ?
Альрек: Жизнь в лагере текла своим чередом. Время близилось к полудню. По ярко-синему небу неторопливо проплывали редкие легкие белые облака. Солнце стояло высоко, и лучи дневного светила начинали немилосердно припекать. Альрек вскользь отметил, что до отплытия требовалось выполнить еще множество необходимых дел. Разложить и развесить собранные травы для просушки, некоторые корневища истолочь в ступке, составить сборы и упаковать ценные снадобья в холщовые мешочки. Но сейчас предстояла задача, которая не терпела отлагательств. Черноволосый великан бережно держал на руках свою ношу, прижимая хрупкое, казавшееся невесомым, девичье тельце к широченной груди. «Видать, дорога девчушка воину. Ишь, как о здоровье ее печалится», - подумал про себя парень. - Помогу, отчего же нет. Да и не случилось с ней ничего страшного, - Альрек бегло окинул взглядом поврежденную ногу девушки. – Скоро вновь резвиться будет, не сомневайся. А вот оплаты мне не надобно. Боги воздадут за добро мое. Они мне дар целительства послали, не мое это умение. Тем временем вся компания подошла к шалашу из пушистых еловых веток, сооруженному по случаю дождя. Жестом пригласив следовать за ним, Альрек отодвинул хвойные лапы, защищающие вход, и приблизился к подобию ложа. - Клади сюда девицу. Юный лекарь достал из-под изголовья глиняную плошку, щедро намазал пахучим снадобьем припухшую лодыжку все еще находящейся в беспамятстве девчонки и тщательно перевязал ногу несчастной чистой тряпицей. - Корень окопника–костолома – чудодейственное средство, особливо, ежели смешать порошок из него с цветками ромашки, да с крапивой и листом придорожным. Альрек посмотрел на личико девчонки и продолжил: - Вот и приходит в себя потихоньку девица. Значит, я пока отвар травяной приготовлю. Пустырник, лист березовый, зверобой, мята да млечный цвет сон глубокий подарят, силы молодые вернут, быстро на ноги поставят. Краше прежнего девица будет. - Может, и ты, добрый человек, моим напитком душистым не побрезгуешь? Девясил добавлю, травы богородской… Не в обиду сказано, но немного утомленным лик твой мне кажется.
Ксар: Как удачно, что платить не придётся, подумал Ксар. Все мысли его сейчас занимала смолка - точно солнце на небосводе, одно-единое, светит и слепит до слёз. И все мысли только о том, как бы нужную сумму собрать. Последовав за юным лекарем и выполнив все его распоряжения, Ксар сел рядом с лежанкой и поглядел в лицо Медвяне, рассеянно кивнув в ответ на предложение угостить его отваром. И вдруг встрепенулся. - Послушай, лекарь, - начал Ксар немного напряжённым голосом, - а можешь ли ты сготовить такой отвар, чтобы... кхм... ну... такой отвар... Он попытался подобрать нужные слова, но никак не мог их найти в своей спутанной памяти. Решившись, он запустил руку за пазуху, вынул маленький кожаный мешочек, а из него на ладонь аккуратно высыпал один белёсый шарик, точно маленькая жемчужинка. И держал он этот шарик на ладони с таким трепетом, будто это и в самом деле был жемчуг. - Вот. Я в последние годы сам делаю, но всё не то получается. Чаще всего беру бешеницу* или белену, мухомор или поганку, на смоле еловой или другой какой завожу, но видать чего-то не докладываю или чего-то не в тех частях смешиваю. в общем... помог бы ты мне, лекарь, а? Можешь сделать, чтобы такое же было, но чтобы не просило тело его всё больше и больше. И чтобы тени так не докучали? На слове "тени" резко пересохло во рту, и последующие слова получились сиплыми и тихими. по спине пробежал холодок. ________________________________________ Бешеница* - так называли на Руси беладонну
Альрек: Альрек, бросив пахучие травы в глиняную плошку, приблизился к Ксару и пристально взглянул на беловатый гладкий комочек. - Хм. Занятная вещица. Тайна состава сего неизвестна мне в точности. Предположить только могу, а предчувствие меня не подводило до сего дня, что сила страшная, разрушительная кроется в ней, и тот, кто рискнет познать ее могущество, ждет расплата неминуемая. Гнев богов легко накликать. Юный лекарь вздохнул глубоко и молвил дальше: - Мать моя, помнится, секрет сей ведала. Когда мальцом я был, приходил к ней раз калика перехожий, шептались они в сторонке, а я уши навострил и часть речей их в памяти отложилась. Просил человече тот зелье приготовить из дурман-травы да грибов ядовитых. Помертвела лицом моя матушка, поначалу отказывалась, отнекивалась. Да пригрозил путник недобрый с чадом ее, со мной, вестимо, расплату жестокую учинить. Испужался я тогда, не дослушал их беседу, так и не знаю, сговорились ли они. Только спустя седьмицу пропала моя любезная матушка, сгинула в лесу дремучем. С этими словами парень вышел из шалаша и чуть погодя вернулся с дымящимся взваром. - Попробую помочь беде твоей. Может, еще что-нибудь вспомню. Мать и бабку моих не зря ведьмами нарекли. Но не все умение свое передать они мне успели. И наказ строгий давали, чтобы эти знания без особой надобности не применять. Рассказал бы ты мне поподробней, как сие зелье действует. Альрек разлил душистый напиток по трем плошкам и предложил угощение для восстановления сил очнувшейся девушке и Ксару.
Ксар: Вполуха выслушав историю Альрека, Ксар лишь рассеянно кивнул. И без юнца он прекрасно знал, чем чревато употребление этого проклятого снадобья. Парень вышел, а Ксар остался наедине со своими мыслями. Если бы тогда, многие годы назад, он знал, чем всё обернётся, да если бы тогда у него был выбор, никто и ничто не заставило бы молодого Ксара попробовать "смолку". Но он не знал о последствиях. И выбора у него не было. тогда он оказался невольником перса-мистика, который всю свою жизнь посвятил поиску Бога. Да не в каком-то там духовном смысле. А в самом что ни на есть прямом. Он хотел взглянуть Богу в глаза. И нашёл способ, как можно выходить из своего тела и, поднявшись над временем и пространством, войти в мир богов и демонов. Каждый такой поход втыкал по невидимой игле в сердце, и вот, ощутив, что может так и не увидеть Бога, перс решил найти того, кто будет его глазами и ушами там, за гранью. Крепкий юноша со здоровым сердцем оказался как нельзя кстати. И вот иглы стали втыкаться в сердце Ксара. Он успел увидеть Бога и даже рассказать о нём своему хозяину, а впоследствии и учителю. Но едва выжил, и с тех пор никак не мог избавиться от тягучей тоски по тому сумрачному, искажённому миру. Рассэр научил правильно дозировать "смолку", и это пригодилось позже, в боях, вливая в тело во истину божественную силу и скорость, а в разум - божественный покой. Но вот в сердце Рассэра воткнулась последняя игла. Давно это было. И теперь Ксар был почти в его возрасте. Иногда он чувствовал, как покалывают в кончиках пальцев невидимые иголки, как несёт их кровь по телу, иногда царапая сердце. Где она, последняя игла? Когда вонзится? Встрепенувшись от голоса парня, Ксар понял, что тот уже вернулся и о чём-то спросил. - Как действует? - немного рассеянно переспросил Ксар. - Это зависит от того, сколько "смолки" употребить. Если лишь подержать по рту, то боль отпускает, покой приходит. Если чуть пожевать да слюну проглотить, а весь шарик не есть, тогда силой тело наливается, боли не чувствуешь, и кажется, будто все вокруг такие медленные, как сонные телушки, а ты один среди них всех как ястреб. Всё видишь, всё слышишь. А если такой шарик проглотить, то попадёшь в мир неведомый. Он вроде бы как наш, только видишь то, что скрыто, слышишь то, что не сказано, летаешь над землёй и знаешь, что было, что есть и что будет. Чем больше шариков проглотишь, тем дальше улетишь. Можешь даже не вернуться. А если вернёшься, то окажется, что ты совсем не там очутился, откуда свой полёт начал. Покатав на ладони "жемчужинку", Ксар убрал её обратно в мешочек, мешочек - за пазуху и пробубнил мрачно: - Да только плату за полёты это снадобье берёт немалую. Тело всё будто изнутри муравьи едят, суставы ломит, плохо до ужаса. А иногда... - он сглотнул, - иногда из того мира тени приходят, хотя их не звали... Сил моих нет больше. Избавился бы от наваждения, да не знаю, как. Путь мне теперь один. Туда, куда "смолка" моя ведёт. Глубоко вздохнув, Ксар замолчал, нахмурился и уставился в землю. Почему-то ему полегчало от того, что выговорился этому почти незнакомому мальчонке. Кому ж ещё выговориться? Берёзам? Зверью лесному? И вдруг заметил, как Медвяна зашевелилась и приоткрыла глаза. - О! Очнулась, болезная. А то я уж подумал, подведёшь меня, окочуришься. *полагаю, ход Медвяны, а Альрек путь поразмыслит над информацией*
Медвяна: Идет крохотная девчушка в белой рубашонке меж высоких сочных трав. Ручонками венчики цветочные гладит. А они ей - лохматыми головками кивают, кланяются. Волосы на солнце полыхают – точно маленький костер. И до того вокруг покойно и ласково, что хочется упасть в пряную зелень, в горячие от солнечного жара пажитные объятья. А в небесах, высоко, выше тонкой кудели облачной – раскинулись хоромы небесные, колодези, полные чистой прохладной воды. Лазурь, березовыми ветвями увитая. И струятся до самой шири земной золотые ленты с небес, падают к ногам девчушки. И улыбается ей юная Живица, небесным синим взором сияет. «Жива весенняя плодоносная! Красотой зеленеющей - землю ласкающая. Силой цветущею - лето поящая! Сойди с пречистого Ирия заоблачного, от усопших матушки с батюшкой, ступи с небесного моста радужного, обернись птахой незаметной, спой мне песню свою серебряную …» Прохладное утро уступало место жаркому, душному дню. Он разгорался, разворачивался, набирал силу. В чаще закуковала кукушка, печальным, одиноким, нежным голосом. И держалась душа Медвяны, за эту тихую песню серой птицы, как за ниточку. Только вот оборвалась паутинка, и вернуло девчонку в пропитанную тяжелым запахом пота, хвои и приторно-густых взваров духоту. - Жива вещая, живородящая, прокукуй мне свою волюшку… - чуть слышно прошептала девушка пересохшими губами. Долго не могла прийти в себя, не понимая где находится, глядела из-под тяжелых век на лицо светловолосого юноши, стоящего в лучах света, такое красивое, точно не из этой жизни... Девушка попыталась подняться, но тело плохо слушалось, наполненное холодной каменной тяжестью. Медвяна поежилась, ощущая всей кожей липкую влажность ткани. Окончательно к яви вернул ее голос, раздавшийся где-то над головой. Взглянув на знакомые косицы и зубы, девушка тяжело вздохнула, воскрешая в памяти события минувшей ночи, и медленно отвернула лицо, прикрывая глаза.
Альрек: Альрек помедлил, вникая в смысл услышанного. "Как странно, этот огромный воин, казавшийся таким неуязвимым, оказывается, тоже подвержен человеческим слабостям". Юноше почему-то неудержимо захотелось помочь наемнику. Жалость здесь неуместна, это он чувствовал наитием. И еще показалось парню, что Ксар так же одинок, как и он сам. Дикая тоска светилась в темных глазах грозного наемника, когда рассказывал он о чарующих и завораживающих свойствах драгоценного снадобья, которое способно было, судя по описанию Ксара, беспредельно возвысить человека над бренным существованием, даровать чувство превосходства над простыми смертными, а после следовала неминуемая расплата - мутный омут отчаяния и горечи. "Но... я же лекарь. Мое дело - облегчать страдания хворых и раненых и развивать по мере возможности свое умение исцелять. Просьба воина лежит за гранью знахарского ремесла". Колдовское искусство - этого всегда старался избегать парень, ибо, хотя и ведал многое, скрывал полученные знания. Когда-то Альрек дал зарок сам себе не применять ворожбу даже под угрозой жизни, ибо не сомневался, что губительно ее воздействие не только на вопрошающего о зелье чародейском, но и на того, кто снадобье сие приготовить осмелится. Парень отвлекся от тяжелых дум, подойдя к Медвяне. - Девица, отведай взвару душистого, сразу полегчает тебе. Не отворачивайся, худого тебе не сделаю. И, взглянув на Ксара, тихо промолвил: - Ясно мне многое стало. Обещаний давать не буду, но, надеюсь, сумею помочь тебе. Только время мне потребуется. По напряженному лицу юного лекаря было видно, что решение далось ему непросто, но он принял вызов судьбы и отступать не намеревался. Альрек пока воздержался от подробностей, не будучи уверен, нужно ли продолжать этот разговор в присутствии девушки.
Ксар: Ксар оживился. Даже придвинулся ближе. - Ты... ты правда можешь помочь мне, лекарь? И сколько же времени тебе понадобится? уж лучше бы получить смолку от этого юноши, чем тащиться за тридевять земель к персам, продавать им девку (которой, кстати, они могут и побрезговать), потом тащиться обратно с особыми порошками для "смолки", которые никакие травки из местных лесов никогда не заменят. Это наверняка займёт времени больше. Ксар мельком глянул на Медвяну. Да и жалко. Хлипкая какая, эдак из неё последний дух вышибить недолго, таскаючи её по всем буеракам. И денег не заработаешь, и "смолку" не достанешь. А ждать, пока окрепнет - время, время, время! - Всё для тебя сделаю, лекарь. Всё, - Ксар крепко сжал тонкое юношеское запястье, не соизмеряя силу, но вовремя опомнился, что больно парню, должно быть, к тому же, спохватился, что Альрек может ненароком пролить взвар, которым собрался потчевать пленницу. Разжав пальцы, с которыми по жёсткости могли бы потягаться кузнечные клещи, Ксар отодвинулся и проговорил, сглотнув сухим горлом: - Пока приводи девку в чувства, мешать не стану. Ежели что, зови. я неподалёку. С этими словами он выбрался из шалаша.
Медвяна: Так плохо, так холодно было Медвяне, не смотря на горячий, прогретый, полуденный воздух, наполнявший небольшой шалаш. Хотелось стянуть с себя влажную рубаху и закутаться в грубую ткань, прикрывающую еловый лапник. Зарыться. Спрятаться. Согреться. Уснуть. Чтобы ничего не видеть и не слышать. Девушка пыталась размыслить над тем, что произошло, куда она попала, зачем нужна Шатуну, но мысли ползли медленно, точно улитки по высохшим стеблям. Каждая - по своей хрупкой дорожке. Никак не желая соединяться. Медвяна поняла лишь, что ее похититель горячо просил лекаря о каком-то важном для него снадобье. Это было чудно и странно. Неужели такой сильный и крепкий воин мог быть поражен тайным недугом. Она вспомнила, как Шатун говорил в лесу, что ему нужны деньги, и для этого он тащил ее, терпеливо, стараясь не причинить ей ущерба. Девушка тихонько свернулась клубочком, кутаясь в свои волосы, чтобы хоть как-то согреться.
Альрек: Альрек поставил плошку, над которой поднимался душистый пар, рядом с лежанкой и поморщился, растирая немного ноющее запястье. Наемник, верно, забывшись, вцепился в его руку с такой неимоверной силищей, что чуть не хрустнули кости, а от неожиданной боли у парня свет померк в глазах. Отчетливые следы твердых, как камень, пальцев Ксара отпечатались на бледной коже юного лекаря багровыми пятнами. Парень и сам не мог толком объяснить себе, почему так легко откликнулся на просьбу изготовить снадобье со столь сомнительными свойствами. Причину своего согласия лекарь видел, прежде всего, в том, что суровый и мрачный воин доверился ему, Альреку, решился поведать о своей заветной нужде. А еще травника глубоко поразила затаенная надежда, неуловимыми огненными искрами полыхнувшая в глубине очей Ксара, непроницаемых, словно тяжелый полог беззвездной ночи. «Я должен узнать разгадку этого зелья», - упрямо подумал парень, отгоняя, как назойливо гудящую мошкару, последние доводы разума и здравого рассудка. Альрек и сам умел летать в заповедные выси. Вот только белые шарики, наделенные великим могуществом, юному варягу совершенно для этого не требовались. Блаженные мгновения, когда тело парило, казалось, полностью отделяясь от души, а мысли существовали будто бы сами по себе, не отягощая голову своим присутствием, Альрек довольно часто испытывал, наблюдая за природной стихией. Как же это здорово - улечься на спину на нежный травяной покров в знойный летний полдень, и провожать глазами свободный ход облаков, которые, чуть подгоняемые легким свежим ветерком, беспрестанно меняли очертания в бездонной синеве неба. А можно и пристально вглядываться в пляшущие в неистовом танце языки пламени костра, и подолгу созерцать плавное течение реки или, напротив, бушующие морские волны. И тогда в воображении знахаря рождались такие заманчивые картины, открывались такие неведомые дали, какие наверняка не доводилось лицезреть и бывалым путешественникам, многое повидавшимна своем веку. Девчонка свернулась калачиком на лежанке. Безучастная к происходящему, неподвижная, она казалась потерянным ребенком. Поза, которую приняла девушка, красноречиво говорила о крайней степени переутомления, когда равнодушие преобладает над всеми остальными чувствами. «Как же настрадалась, бедная… Молчит, то ли не хочет в разговоры пускаться, то ли язык от пережитого отнялся. Может, звери дикие терзали ее в лесу, и лишь случайность спасла ее от смерти лютой? А вдруг убогая она, глухонемая? Жалко девчонку!», - думал знахарь. Альрек отыскал среди вещей кусок холстины и осторожно укрыл девушку. Потом присел рядом и ласково коснулся острого девичьего плечика: - Как зовут-то тебя, милая? Не кручинься, все уже миновало, как вода в землю ушло. Выпей отвару целебного, я дело говорю, довольно уже противиться. Спать крепко станешь, а как пробудишься, поймешь, что горести исчезли, как сон дурной.
Медвяна: Медвяна почувствовала тихое прикосновение, и, увидев перед собою вместо мрачного лица Шатуна, участливо глядящего не нее юношу, растерялась. Она ожидала любого поворота, но уж точно не рассчитывала, ни на кроху милосердия от своих случайных знакомцев, чьей легкой добычей ей пришлось стать. Но, ни в облике, ни в голосе этого юноши не было, ни тени свирепости. Откуда он взялся такой? Медвяна поспешно бросила взгляд за плечо паренька, и, убедившись, что никого больше рядом нет, тихо спросила: - Скажи, добрый человек, где я? Девушка, помнила, что один из мужчин, наткнувшихся на нее в лесу, называл своего здоровенного и косматого спутника викингом. И что тащили они девчонку к ним в лагерь, не то позабавиться, не то продать хотели. Только вот, как она очутилась здесь, Медвяна не помнила. Да понаслышке от людей знала, что никогда викинги сердобольными не были. Тогда где она? Девушка с робкой надеждой посмотрела в глаза пареньку, пытаясь понять, можно ли ему довериться. - Люди, среди которых я с дедом жила, Медвяной меня прозвали. А тебя как позволишь величать?
Альрек: Лицо девушки скрывала густая масса спутанных рыжих волос, и непонятно было, плачет ли незнакомка, или думы тяжкие одолевают ее, воспоминания об испытаниях ниспосланных мучают. Альрек решил, что девчонка точно не в себе, и, уж если суждено ей оклематься, то не так скоро, но продолжал уговаривать болезную, уже не надеясь на ее отклик и попутно отвлекаясь на собственные мысли. Но тут девушка вдруг подняла голову, и воззрилась на него с таким удивлением и любопытством, что лекарь даже опешил слегка. Чуть помедлив, Альрек улыбнулся и негромко ответил на вопросы, которые едва слышным шелестом слетели с уст девушки: - Вот и славно, наконец, заговорить ты изволила. В лагере викингов мы, Медвяна. Слыхала, небось, о воинах- мореходах? Умаялась ты в пути многотрудном, ногу где-то повредила, да в забытье впала. Люди добрые тебя, сомлевшую, принесли, моему попечению доверили. Теперь, хвала богам, ты в себя пришла. Это все, что известно мне. Я лекарь, травник. Альреком нарекла меня мать моя. Отдыхай да силы восстанавливай. Отвар травяной пригуби, для тебя приготовленный. И не тревожься ни о чем. Скоро поправишься. Ногу я посмотрел твою, сустав выбит был, да вправлен ловко вовремя. Я же мазь целебную приложил, боли ты не должна чувствовать. Вот только вставать пока не надобно.
Медвяна: - Ты не похож на тех, кто меня подобрал… Медвяна подумала о напугавших ее воинах-медведях. О холодной жестокости их повадок, о грубоватой дикости всех их действий, о кипящей в них, неуемной воле. Они были страшны, но понятны… Девчонка почти обрадовалась, что не наболтала лишнего, соблазнившись лаской красавца. Уж больно соловьем разливался. А как у них говаривали: «соловей поет - себя тешит». Или вот так еще: «соловья за песни кормят» Было что-то в юноше непонятное. Какая-то неживая отстраненность… Все эти мысли проползли где-то по краю сознания, оставляя ноющий след. Потому что девчонке очень хотелось ему поверить. Поверить в то, что этот прекрасный, словно Лель, юноша искренне печется о ней. - Благодарствую, Альрек-травник. За все, что сделал для меня. Девушка опустила ресницы, кутаясь в тряпицу, которой лекарь ее накрыл. Ее на самом деле нестерпимо мучила жажда, заставляя забыть обо всех опасностях. - Отчего ж не пригубить? Девушка приподнялась, устраиваясь на колючем ложе, и протянула руку за дымящимся напитком, стоявшим поодаль.
Альрек: - Не стоит труд мой незначительный слов твоих благодарственных, Медвяна. Ничего ведь не сделал я покамест особенного. Альрек, дабы не смущать девчонку, которая потянулась за плошкой, пересел в сторонку, старательно делая вид, что увлеченно разбирает травы да корешки целебные, собранные спозаранку. Сам же исподтишка наблюдал за Медвяной. От лекаря юного не укрылось, как вновь напряглась девичья фигурка, как усилием воли она подавила какой-то порыв, мелькнувший в ее глазах, нежно-зеленых, как едва распустившиеся весенние листочки. А ведь девчонка-то хорошенькая, присмотревшись, вдруг заметил парень. Есть в ней что-то от ивы плакучей. Гнутся тонкие веточки - прутики, а не ломаются, как ни колышет это дерево, девицу напомнившее, ветер буйный. Парень чувствовал, что довелось пережить накануне девчушке нечто страшное, то, что жизнь раз и навсегда изменяет; и не будет человек уже прежним отныне, - али до конца дней своих не опомнится, аль, напротив, вдвое - втрое сильнее станет. А девчонка вот сумела справиться, и ничто на белом свете уже не испугает ее по-настоящему. Впрочем, и защитников у нее предостаточно. К примеру, Ксару-то она точно дорога. Все о здоровье ее наемник печалится, хмурится, пристально на девку глядючи. Да и Медвежья лапа, дерзкий Бернхард, которого Альрек считал почти приятелем, помнится, шикнул на травника еще в лесу. Показалось ему, видите ли, что к девчонке лекарь руки тянуть вздумал. Да не до девок сейчас Альреку! Спокойнее без них как-то, да и забот меньше. Тут бы со своей жизнью разобраться не мешало. Полуденный зной расплывался в воздухе. Где-то в лесу пичуги издавали нежные трели, перекликаясь друг с дружкой. В шалаше, который укрывал парня и девушку от палящих солнечных лучей, было тихо, умиротворяющее пахло еловой хвоей, к аромату которой примешивались пряные запахи сушеных трав. Молчание становилось тягостным, и Альрек, взглянув на девчонку, спросил: - А, слышишь, Медвянушка, скажи ты мне, почему думаешь, что не похож я на людей-то добрых? – Альрек выделил голосом последнее слово, почти не пряча лукавую усмешку.
Медвяна: Пригубить не удалось. Потому, как ни старалась Медвяна, подцепить одной рукой глиняную плошку заморскую (другой-то она мешковиной холщовой прикрывалась), да так и не сумела. Только отвар горячий расплескала, да пальцы обожгла! И как они только пьют из них!- сквозь слезы подумала девчонка, сердито глядя на плоскую посудинку. А ведь пить, как хотелось! Лекарь, между тем, уж с таким усердием разбирал свои коренья, что вроде и не заметил ее неуклюжести. Медвяне стало неловко. Вот тюха! Все из рук валится! А ведь, говорил травник, что для нее отвар приготавливал. И когда только успел?! Это же, сколько времени она была в беспамятстве? А озноб все не проходил, гулял мелкой дрожью по телу. Только осмелилась девчонка спросить, как Альрек расспрашивать ее начал. А что она ему ответить может, если все мысли иссушились от жажды? Она посмотрела на лекаря виноватым взором. - Прости меня, лекарь, неловкую. Может у тебя еще, какое питье найдется? Потом задумалась, вспоминая синие, смеющиеся глаза Медвежьей Лапы и темные, шальные Шатуна и усмехнулась чуть заметно, краешком губ. – А не похож ты на моих спасителей, лекарь, тем, что они, как звери матерые - тропу свою чуют. Ты же, словно птица, от стаи отбившаяся.
Альрек: - Что ж ты, Медвянушка! Аль обварилась ненароком? – Альрек подскочил к девчонке, забрал посудину, которую та уронила. - Повезло тебе, сердечная, что отвар-то и не шибко горячий уж был. Тут травник заметил, что на ресницах девчонки дрожат не пролившиеся слезы, и вновь лекаря кольнула острая жалость к несчастной - Да у тебя жар, поди, начинается? – парень приложил ладонь ко лбу девушки. - Отвар ромашковый поможет, всю хворь твою как рукой снимет. Заварю после, а пока, на-ко вот, испей, - травник поднес Медвяне свой напиток, который так и оставался пока нетронутым, ибо парню все не до этого было, да и жажда не мучила. Альрек на сей раз держал плошку в руках, боясь, как бы снова девчонка не пролила отвар на себя. А ведь верно подметила мудрая девица, с легкой грустью подумал парень, что потерянный я в мире этом, неприкаянный, будто лист, от дерева оторванный, лечу и пути не ведаю.
Медвяна: Взвар имел странный вкус, вызывал ощущение дурноты, однако, с каждым глотком по телу разливалось живительное тепло. Скоро девушка почувствовала, как разгорячились, заполыхали щеки. Через некоторое время, перед взором Медвяны медленно поплыли разноцветные блики, голос юноши зазвучал как чрез толстую бревенчатую стену, словно таять начал. Какие хитрые взвары у этих заморских лекарей,- подумала девушка, ощущая легкую головокружительную истому. Она прилегла, выправляя длинные, спутавшиеся волосы из-под плеча. Положила голову на ладошку. Ей бы только сил набраться! Да ночи дождаться! Девушка подумала о том, что может ждать ее дальше, но как-то отстраненно. А ведь и вправду, от смерти лютой и страшной спасли ее воины! Или быть может только отсрочили ее мучения? Девушка уловила, с какой брезгливой раздраженностью говорил с ней Шатун перед уходом. Не зря сердце ей подсказывало, что его бояться надо более, чем рыжего детину. А только заставил он девчонку ему поверить. Глазами своими колдовскими заставил. А ну, и впрямь оборотень? - Скажи, мне добрый человек, как зовут моих спасителей? - промолвила Медвяна, борясь с навалившейся на нее сонной тяжестью. Ей бы только сил набраться...
Альрек: Лекарь видел, что дремота с неодолимой тяжестью наваливается на девчонку, но она еще бормочет что-то, пытаясь сопротивляться спасительному для нее сонному забвению. - Спи, Медвянушка, спи, девица красная, пусть придет дремушка, пусть развеет печаль – тоску, - тихим и вкрадчивым голосом говорил лекарь, стоя рядом с лежанкой. Плавная речь Альрека напоминала колыбельную, которую заботливая мать поет маленькому дитятке. Дыхание девчонки становилось ровнее, размереннее. Вот и хорошо, подумал юный травник. Отвар, который предложил Медвяне лекарь, был обычным успокоительным сбором, но пережитое потрясение подействовало, видимо, вкупе с умиротворяющими сознание травами и сморило девчонку. Альрек знал, что глубокий и здоровый сон – самый грамотный лекарь, во сто крат лучше любого снадобья исцеляющий хвори телесные, да и душевные раны тоже. Лекарь поправил мешковину, укрывающую девчонку, и вернулся к делу, которым собирался заняться еще утром, но нежданные встречи и события помешали его первоначальным намерениям. Альрек разбирал растения, раскладывая по отдельности цветки, стебли и корневища. Травы, предназначенные для сушки, связывал в пучки. Некоторые части же целительных даров природы еще предстояло обратить в глиняной ступке в мелкую пыль. Дело спорилось, и лекарь отмечал про себя: «Листочки и цветки земляники, черники, брусники, малины, ежевики, побеги плакуна силы возвратят. Головную боль толокнянка да зверобой снимут. Подорожник да крапива раны заживить помогут». Привычная работа высвободила мысли, которые, подобно легкокрылым мотылькам, произвольно кружились, ни на чем подолгу не останавливаясь. Однако то и дело к безмятежным думам примешивалось какое-то смутное беспокойство. Приметный облик Ксара то и дело возникал перед внутренним взором, а его пронзительная просьба, казавшаяся, скорее, жестом отчаяния, пробила какую-то брешь в закрытом до сей поры сердце юноши. Что, как не безысходность, вынудила этого совершенного воина обратиться за помощью к нему, Альреку, в сущности, мальчишке-самоучке? Парень вдруг отчетливо понял, что, быть может, впервые в жизни ему хочется помочь кому-то не по обязанности, не потому, что знает лекарское дело, а повинуясь неясному порыву души. Альрек покончил со своими делами, посмотрел на Медвяну, которая все еще сладко спала. Лекарь подумал, что девчонка проснется, и надо будет подкрепить ее силы не только травяными настоями, а чем-нибудь посущественней, да и самому перекусить не помешало бы, с самого утра маковой росинки во рту не было.
Медвяна: Медвяна забылась коротким сном, но по пробуждению почувствовала себя гораздо лучше. И хотя голова была тяжела, а по крови еще носились остатки дурман-зелий, которые приневолили ее испить в родном доме, девушка начала мыслить гораздо яснее. Оглядела шалаш. Было тихо. Лекарь все так же возился с травами, с каким-то одухотворенным лицом. Неяркий свет пробивался из-под завешенного тканью проема, в шалаше по-прежнему никого кроме лекаря не было. Нельзя мешкать, - решила девушка. Она пошевелила зашибленной ногой, поморщилась. Главное - сильно на нее не наступать. Девушка поднялась, кутаясь в холстину и стараясь не ступать на пятку. Бесшумно подошла к травнику. - Добрый человек, скажи, мне можно выйти? Я ведь гостья у тебя, не пленница? Или у вашего народа это одно и то же? Медвяне было боязно. Она не знала, что ждет ее снаружи, но решила попытаться, потому как нет ничего мучительней неизвестности.
Альрек: - Проснулась, красавица? – Альрек постарался, чтобы его голос звучал как можно медовее. По решительному, хотя и смущенному виду девчонки было видно, что она что-то затевает. Ведь знал же травник, что одна морока с девками, хитрые бестии всегда найдут способ выкрутиться из щекотливых ситуаций, в которые попадают волею судьбы. Где лестью, где хныканьем, где стрельбой глазками постараются добиться желаемого. - Конечно, гостья ты моя, Медвянушка! Как могла подумать, что пленница! – Альрек даже руками всплеснул. - Вот только гостью не положено голодную отпускать восвояси. Нет, наверное, ты не здорова еще, раз такое удумала. Ну, скажи, куда ты отправишься? Одна, без провожатого! Разные люди бродят кругом, иные и жестокосердными бывают, поверь мне на слово, девица неразумная, - лекарь вздохнул. - Не надейся, не все люди добрые тебе попадаться-то будут. Что за блажь вступила девчонке в голову? Может, во сне что привиделось? Альрек переживал за девчонку по-прежнему, но понимал, что вроде как его забота больше и не нужна Медвяне. - Вижу, хворь твоя оставила тебя. Да и на ногу ступать не пужаешься. Но поесть все же надобно. Я и сам хотел сходить за пропитанием, да разве оставишь одну тебя? Вон, ты какая беспокойная. Не волнуйся, милая девица. Сейчас спасители твои явятся, чай, не бросят красу ненаглядную.
Медвяна: Сердечко девчонки тревожно билось. Она с жалобным видом смотрела на паренька зелеными, широко распахнутыми глазами, разливаясь тихим щебетом перед «соловушкой» - Да что ты, добрый человек подумал? – она всплеснула руками. - Ну, куда мне идти-то горемычной? Одна я на белом свете! Да и как же можно спасителей моих расстроить, не отблагодарив. Они меня от смерти спасли неминуемой, ничего кроме ласки и почтения от них не видела. Как же посмею отплатить неблагодарностью черною? Заступникам моим и защитникам…. Медвяна проникновенно посмотрела травнику в глаза. - Понимаешь, мне о-о-очень нужно. Она сделала красноречивое лицо, тут же смутившись. - Я только на минуточку. И тут же вернусь. Девушка поспешно закивала головой, старательно убеждая лекаря в искренности своих намерений. Она собрала тяжелые длинные пряди растрепавшихся волос, наспех скрутила их в узел и накрылась холстиной как плащом, прикрывая голову, чтобы не привлечь ничье внимание своими полыхающими, рыжими локонами. - Видишь, никто на меня внимания не обратит даже. И ты не успеешь заметить, как вернусь. Медвяна приподняла полог, осторожно выглядывая наружу. Шалаш находился почти у кромки леса. Поблизости никого не было и девушка, не дожидаясь ответа, выскользнула из-под хвойной крыши. Перевела дух, с тревогой озираясь вокруг. Ноздри щекотнул запах реки, дыма и готовящейся пищи. От костров доносился негромкий смех и гомон. Медвяна прислушалась и, убедившись, что осталась незамеченной, стала пробираться к спасительному лесу.
Ксар: Некоторое время покрутившись неподалёку от шалаша Альрека, Ксар всё же решился наведаться к своему. Шалашом-то не назвать. Так, навес на палках, соорудил из какой-то холстины, в которую в походах нехитрый скарб заворачивал, а при случае и укрывался. Меч был на месте, как и берестяная фляга с водой. Вода - это очень кстати! Тело немедленно напомнило, как сильно оно страдает от жажды. Ксар присосался к фляге, но оставалось в ней воды всего-то на пару жадных глотков. Досадливо цокнув языком, Ксар решил сходить к реке, набрать. И по дороге заметил, как от шалаша Альрека белочкой ускакивает маленькая фигурка, накинувшая на голову какую-то тряпку. Подумать только, неприметной хочет казаться! Женщина в лагере викингов - куда неприметнее? Меж тем Медвяна очень решительно направилась к лесу. И тут у Ксара аж челюсти свело от ярости. Никакого терпения в исстрадавшемся теле и изболевшейся душе уже не осталось. Отшвырнув флягу в сторону, он стремительно догнал девушку, схватил её одной рукой чуть повыше локтя, да так, что аж жилка под пальцами затрепетала. А второй - с хорошего размаху шлёпнул пленнице по щеке, аж звон пошёл. И потом - сразу же, по второй. И снова по первой. И по второй. Голова девушки так и моталась из стороны в сторону. С каждым мерным, звонким ударом, он хрипло рычал, едва размыкая челюсти: - Я. Тебе. Сказал. Не баловать! Швырнув девушку на землю, он взялся за свёрнутый на поясе кнут и прошипел пересохшим от бешенства горлом: - Сбежать захотела? На тот свет сбежишь, курва... Хватит, нацеремонился с ней. Тем более, Альрек вон пообещал зелье сварить. С женщинами Ксару всю жизнь была одна сплошная морока. Кнут пополз из-за пояса, словно чёрный аспид, поблескивая на солнышке причудливой косицей плетения, как змея - чешуйками.
Лют: - Кнута не трожь, - негромкий, спокойный голос, прозвучавший ледяным дыханием зимы посреди летнего дня, раздался со стороны опушки. В четырёх шагах от хазарина стоял словенский охотник, придерживая упёртое в землю тяжёлое копьё обманчиво расслабленной рукой. Лют намеренно остановился так, чтобы лежащая на земле девка не оказалась между ним и верзилой с Сигватова драккара. И по левую руку от хазарина, подальше от бьющей руки. - И оружия тоже, - раздельно добавил Сыч, ощупывая того внимательным взглядом из-под чуть прищуренных век. По правде сказать, кроме кнута, другого оружия было не видать, но чтоб человек куда хотя бы без ножа пошёл - такого бывалый охотник представить себе не мог. Сам никогда с ножом не расставался, хотя бы с одним, а уж в лес идя, даже просто ноги размять, всегда и копьё с собой прихватывал, и лук. Плечо его и сейчас торчало из налучи, только вот снаряжать, кибить трудить, Лют не стал. Не на рать всё-таки, и не на охоту, а в гости. Кровь пролитая вяжет крепче доброго знакомства, а потому даже нелюдимый полесовник после сечи у Нового города друга себе завёл - Флоки-мурмана. К нему и шёл Лют в лагерь северян, да творящееся над девкой непотребство заставило свернуть с избранного пути.
Ксар: Ксар вскинул голову, и кнут не успел взлететь над беззащитной девушкой. Перед ним стоял, взявшийся откуда ни возьмись, крепко сбитый мужчина, почти на голову его ниже, одетый по-простому, не как воин. Но в руке копьё сжимал зело уверенно. Оклик вернул Ксара на землю, будто ушатом холодной воды разбудили. Но всё же в груд ещё клокотала ярость. - Тебе что за дело? - хрипло прорычал Ксар, скалясь по-звериному, и показывая болезненно-белые, точно у мёртвого черепа, зубы. - Моя невольница. Сам решу, как за побег наказать. Он покрепче обхватил ладонью плетёную рукоять кнута, который узким хвостом поглаживал чуть примятую траву. Длинный был кнут. Таким и норовистого скакуна с безопасного расстояния приструнить можно. - Ити кюда щёл, чэловек перехожьий! - процедил Ксар, мотнув головой в сторону, и от переполнявших чувств даже немного сбился на персидский говорок - мягкий, как будто бы шутливый. Но глаза полукровки были тёмным и пустыми от злости, будто бусины агатовые.
Лют: - Вчера ещё невольницы не было, а нынче появилась? - насмешливо осведомился Лют, не меняя хищного прищура глаз, словно уже смотрел на хазарина вдоль древка упёршейся в тетиву стрелы. - Ты что ж это делаешь, изверг? - голос охотника оставался всё таким же спокойным, но и льда в нём не поубавилось. - Мы же с миром идём, мы гости здесь, а ты девок по окрестностям за косы ловишь да холопками своими считаешь? Сыч сам подивился собственному красноречию и понял, что теперь уж длинных речей родить не удастся. Другое дело, что охотник считал сказанное вполне достаточным, а уж поняли его или нет - то печаль уже не Лютова.
Ксар: - А нынче появилась. С утра. В лесу нашёл, моё, - огрызнулся Ксар начиная терять и без того истончившееся терпение. - И никому до неё дела нет, никого не оскорбим. Её вообще убить хотели её же родичи. Может, ведьма. Может, воровка, почему мне знать? Спас от смерти, себе забрал. А тебе коль дела нет - иди подобру, поздорову... Ксар заставил себя успокоиться, так как незнакомец, судя по его голосу и взгляду, не намеревался оставлять всё как есть. Драться очень не хотелось. Так как понимал - убьёт этого мужичка. Ой, убьёт, не сдержится... А это уже дела посерьёзнее, чем прибить ничейную девку-рабыню. Хирду может не понравиться.
Лют: - А мне есть, - разочаровал хазарина Лют. - Рабов на торгу и в набеге брать будешь. Девку пусти. Последние слова охотник вымолвил раздельно, едва ли не по слогам. И замолчал так, что стало ясно - больше ни звука не прибавит. И никуда отсюда не пойдёт. Сыч стоял, чуть согнув ноги в коленях, заставляя подумать и о сосне, вцепившейся в каменный гребень, и волке, напружинившемся перед прыжком. И назад не отступит, и на месте стоять не станет.
Ксар: - А ты указывать будешь своей бабе, - прорычал Ксар в ответ, сматывая кнут медленным, плавными движениями, как будто бы совершенно спокойно. Таким кнутом не только можно волов погонять. Захлестнёт за шею - что на суку повесит... Лесной незнакомец не уходил и выглядел очень решительно настроенным. Неужто собрался биться из-за чужой ничейной девки? Эх, видать, литься из-за неё крови, да литься. Проклятье на ней какое, что ль, на ведьме огненноволосой? - Шёл бы ты дальше лесом, милчеловек, - заговорил Ксар певучим низким голосом, будто бы уговаривал красну девицу раздеться да перси ему показать. - Что она тебе? Чужая, своими же сородичами к смерти приговорённая. Ты молод ещё, жить бы и жить. А я ж прибью. Ой, не хочется снова кровь лить... Он медленно покачал головой из стороны в сторону. И правда не хочется. Сейчас ещё можно разойтись. Пожалуй, и правда палку перегнул - лежит девка на земле, не шевелится. Как бы нечаянно шею ей не свернул - шейка-то как у воробушка... Ну ладно, что сделано, то сделано. А вот если начнётся бой, тут уж Ксар себя сдержать не сможет. Противник из лесовика получится, пожалуй, не из лёгких. И моложе, и руки крепкие, и взгляд ясный. Но и не таких Ксар напополам рубил.
Лют: Лют не стал ничего отвечать противнику. И никак более, кроме как противника, он уже хазарина не расценивал. Время разговоров кончилось, утекло, как вода в песок, с последними словами смуглого верзилы. Отвечать, что незачем вслух делить шкуру неубитого медведя, тоже не было никакой нужды. Пришла пора дело делать. Охотник рассеянным взором следил за сворачивающейся кожаной змеёй кнута, готовящейся к броску. Свободная рука тем временем одним коротким движением натянула ремень, удерживающий на поясе налучь и тул со стрелами. В этой схватке они не понадобятся. Язычок тут же выскользнул из отверстия в кожаной ленте, и пальцы разжались, выпуская натянутый конец ремня. Охотничья справа соскользнула на землю. Лют ждал броска чёрной плетёной змеи, ждал, зная, чем её встретить.
Ксар: Нервы Ксара были натянуты как тетива лука, и поэтому, едва лесной человек совершил резкое движение рукой, как тетива эта разорвалась. Не бей первым - твердил Рассэр, не бей первым! Но взор заволокла пелена злости, и Ксар, позабыв о всяком благоразумии (кругом ведь столько лишних глаз! да и было бы из-за кого в бой вступать с дрожащими руками и болью за грудиной!) молниеносно раскрутил кнут и, широко шагнув с правой ноги, сразу же ударил - так кидается в атаку ядовитая змея. Удар был нацелен на шею противника - захлестнёт да сдавит, вздоха не сделаешь. Конечно, можно было бы попробовать хлестнуть над головой противника, зацепить копьё и рвануть его к себе, обезоружив. Но мало кто, ощутив на горле резко затянувшуюся петлю, сможет продолжать размахивать оружием. К тому же, копьё - не меч, рубить кнут несподручно...
Лют: Когда ловят змею, прежде всего заботятся о том, чтоб она до ловца не дотянулась. Берут палку с развилкой на конце да и прижимают гадину к земле, чтоб уж не бросилась, не уязвила зубами своими ядовитыми. А кнут - он гибкостью да стремительностью своей страшен. Но ежели умеючи к нему подступиться, больше одного раза ударить не успеет. Другое дело, что иногда второго уж и не надобно вовсе... Лют шагнул вперёд, навстречу удару, туда, где не разогнавшееся до опасной скорости кнутовище уже не могло причинить особого вреда, рассечь кожу и плоть. Не забыл и присесть немного, чтобы метившая в шею чёрная змея выше прошла. Вот и не страшна уже гадина, негде ей больше развернуться. Взявшись за оскепище уже обеими руками, Лют рубанул пятой копья хазарину под правое колено. Насмерть бить противника у самого лагеря северян, с которыми тот на одной лодье плыл, охотник не стал, но и с одной ногой много ли навоюешь? А свистнувший верхом кнут теперь найдёт разве что копейный наконечник.
Ксар: До того привычен был Ксар к боли, что лишь с досадой отметил, как подогнулось правое колено, как внезапно перестало держать немалый вес его рослого тела. Едва успев упереться в землю левым коленом и не упасть, и мельком замечая, как в миг оплёлся кончик кнута вокруг наконечника копья, Ксар сразу же дёрнул на себя. Его сила, бывало, суставы выкручивала тем противникам, что вовремя своё оружие не отпустили... А левая рука уже инстинктивно приподнялась навстречу копью, летящему древком прямо поперёк лица.
Лют: Лют не стал противиться тянущему его оружие кнуту. Тем паче, что тянул хазарин тяжёлое толстое оскепище на себя, куда и надо было охотнику. Сыч просто продолжил вперёд движение копья, начатое кнутом противника. Древко метнулось навстречу лицу хазарина - врезаться поперёк, смять переносицу.
Ксар: Древко легло в ладонь ладно и крепко. Чуть подрагивающие от ломки, холодные пальцы сжались как клещи. Почти свело судорогой. Противник не выпустил оружия, а продолжал лететь вперёд. Ксар едва-едва успел по-пантерьи прогнуть поясницу, подчиняясь инстинкту - отодвинуться от опасности. А дальше - повернулся телом вправо, лишь слегка перенаправив движение незнакомца. В том помогло и натяжение кнута, также тащившего копьё за наконечник вправо. Косицы Ксара полусолнцем развернулись вслед движению и хлестнули по щеке. Вытянутая сильная рука удержала и копьё, и нападавшего, движимого силой собственного броска. Лесовика "провели", точно коня в поводу, мимо. На всё - от силы два удара сердца... Но равновесие было потеряно. На подбитую правую ногу не обопрёшься. Ксар, ощутив, что вот-вот завалится набок, отклонился назад ещё немного и упёрся на здоровую левую. Носок сапога врылся в податливую лесную землю. Через миг мощные мышцы толкнут тело вперёд и вверх... Снесёт этого смельчака, как разъярённый бык. И всё. И убьёт. Никакой Медвяны в голове нет, никакого уважения к местным правилам, никакого страха, что могут вмешаться. Только холодное, жгучее, как горный лёд, желание убить.
Лют: Лют до последнего старался драться, не убивать. Потому и бил только оскепищем, не пером. Выскользнувшее из под удара лицо противника несказанно удивило охотника. Удивило и разозлило. С молодецкой забавой пора было кончать. Пошедшее вкруговую копьё выскользнуло из пальцев хазарина, но тут же покинуло и родные ему Лютовы ладони. Выпустив оскепище, уперевшись ногами в землю, останавливая бег в пустоту, Лют кинул руку к поясу. Лук со стрелами он носил на особом ремне, который перед боем и скинул в траву. Но пояс, без которого на людях старается не появляться ни один мужчина, оставался на месте. И ножны с ножом на нём. Пальцы охотника сомкнулись на привычной, до последней чёрточки изученной рукояти, и рука одним молниеносным движением прочертила стальную дугу от устья ножен к груди хазарина - располосовать рубаху и тело под ней. Лют почти силой заставил собственную десницу повести отточенное остриё ниже шеи.
Ксар: В такие моменты Ксару всегда казалось, что за его спиной стоит невидимый великан и, взяв его за шкирку, как котёнка, отшвыривает назад. Он отклонился так резко, что даже сам осознать не успел - как будто тело само за него решило. Нога всё же подвела, и Ксар, так толком и не встав, неловко припал снова на левое колено. Холодок погладил грудь. Защекотало. Ксару не нужно было опускать глаза, чтобы увидеть разошедшуюся серую холстину рубахи и выступившие из неглубокой царапины бисеринки крови. Пустяк. Не страшнее, чем девичьи метки после жаркой ночи... Стоять на колене даже оказалось кстати - мгновенно выдернув из-за голенища здоровый нож, которым пользовался как тесаком, Ксар резко наклонился, подавшись вперёд. Серебристым размытым полукругом ухнуло лезвие, нацеленное на живот супротивника. Рука Ксара длиннее, да и нож тоже...
Лют: Лют отпрянул назад, спасаясь от мелькнувшего клинка. Не рассчитывал, что хазарин наклонится, совсем себя из равновесия выведет. Потому и зашипел от внезапной боли, огненной чертой полыхнувшей по животу. Под свистнувшим лезвием распалось, окрасилось кровью полотно рубахи повыше ремня. Всё, что позволил себе заметить хотник - это то, что, что рана вышла неопасной, скорее неглубокий порез. Длинный, конечно, и кровь сочиться будет заметно, но до нутра вражий клинок всё же не досягнул. И то ладно. Не дав себе больше отвлекаться на рану, Сыч сверху рубанул ножом по завершившей замах руке противника. Удар пришёлся в запястье, послышался хруст. Вот змейке зубки и выбили, можно добивать. О том, что у лагеря северян человека, шедшего с ними на одной лодье, лучше бы в живых оставить, охотник уже не думал. Насмерть так насмерть. Шаг вперёд, и обагрившийся уже кровью клинок едва не на пядь ушёл хазарину под вздох. Персонаж Ксар убит с разрешения администрации. Искра.
Медвяна: Зашиб бы Шатун Медвяну… Забил бы до смерти. Да только смотрели на девоньку светлые очи богов, росских ли, ромейских или урманских, кто знает? А может это новый, неведомый бог, которому так часто молился старый, назвавшийся родным дедом девчушки покойный Зосим, протянул свою длань, поворачивая русло Медвянкиной судьбы? Как и пятнадцать весен назад послал заступника, который вытащил малышку буквально из-под ног язычников, терзавших ее родителей. Так и теперь - привел к Медвяне неведомого спасителя, у которого вместо сумрачной, черной пустоты в груди билось живое сердце, знающее правду. Но того Медвяна не знала и не разумела, отползая из-под ног, столкнувшихся в схватке мужчин, от пляшущих над головою лезвий, от летящих из- под сапог комьев грязи. Отползала, цепляясь за тонкие былиночки на поверхности родимой земли. Всполохи мыслей обжигали ей душу, заставляя кричать. Кричать от отчаяния, ничего не слыша, не замечая, как окружали их воины, встревоженные истошным женским воплем. Сколько крови из-за меня еще будет литься? Сколько беды я еще повлеку за собой своим ослушанием? – боль осознания своей нелепой причастности к никак не заканчивающимся кровавым событиям, клокотала и билась в груди, вырываясь наружу страшным воплем, раздирающим безветренный воздух. Шатун повис на утопленном по рукоять в его широкой груди ноже. Рубаха незнакомца, рассеченная на животе - тоже заливалась кровью, и Медвяна, не знала, что случится в следующий миг. Не рухнет ли тот наземь, обласканный клинком смуглолицего, как упал молоденький Даньша в лесу. Пытаясь подняться, девчонка встала на колени и тут же скрутилась, вцепившись напряженными, побелевшими пальцами в виски закрывая ладонями лицо, еле заметно раскачиваясь вперед-назад, желая успокоиться, забыться. Как забывается кричащее в колыбели, укачиваемое материнской рукою дитя. Альрек Альрек сдался, видя нешуточную настойчивость Медвяны. Почему-то вдруг кольнула лекаря шальная мысль о том, что Медвяна что-то задумала, уж больно хитрыми показались парню деланно наивные зеленые глаза, скромно опущенные долу. Но девчонка быстро объяснила причину и своей спешки, и смущения. Вот я недотепа, девчонке-то всего лишь понадобилось до ветру сходить, подумалось зардевшемуся парню. Между тем время бежало, а девчонка все не возвращалась. Альрек забеспокоился, и, отодвинув хвойные ветви, вышел из шалаша. Юноша огляделся по сторонам, пытаясь определить, в какой стороне Медвяна облюбовала себе укромный уголок. Альрек двинулся к лесу, но не успел сделать и пары десятков шагов, как ему открылось впечатляющая картина. Рыжекудрая девчонка лежала на земле, не подавая признаков жизни. А рядом с распростертой фигуркой с недвусмысленными агрессивными намерениями коршунами кружили двое мужчин. Одним из них был Ксар, мощного, крепко сбитого наемника, Альрек бы не перепутал ни с кем другим, а вот другого парень не признал. Какой-то пришлый человек. Зрелище сошедшихся в смертельном поединке противников на несколько мгновений ошеломило лекаря. Парень застыл, завороженно глядя на плавные, размеренные, полные скрытой силы, движения Шатуна, в полной мере оправдывающего свое прозвище, и напряженного, готового к решающему выпаду незнакомца. Вероятнее всего, чужак напал на оказавшуюся в одиночестве Медвяну, соблазнившись легкой добычей, а наемник вынужден был вступиться за несчастную. Над головой Ксара с тонким свистом взвилось кнутовище, и Альрек очнулся от оцепенения. Нужно звать хирдманов, пусть они вмешаются и прекратят поединок. Но тут все было кончено. Альрек с отчаянием взирал на бездыханного Ксара и чувствовал, как волна тоски и боли поднимается где-то в глубине сознания, заглушая рвущийся наружу крик. Да, лекарь не раз сам глядел в глаза смерти, знал, как погибали в сражениях товарищи по хирду, верил, что ждет Валхалла доблестных воинов. Но всегда, видя, как жизнь утекает из поверженного тела, лекарь не мог отделаться от ощущения, что каждый последний вздох умирающего на глазах человека опустошает душу, отнимая что-то безвозвратно. Особенно щемящим это чувство было сейчас, когда лекарь волею судьбы оказался сторонним наблюдателем и просто не успел ничего предпринять.
Сокнхейд: Сокнхейд разговаривал с Флоки об оборотне, который ему в очередной второй раз навалял по ребрам. И во второй раз это произошло в лесу и ночью. Ошибки быть уже не могло. -Шутник, там наемник этот косоглазый со словенином схлестнутся сейчас из-за девки,- запыхавшийся парень почти одного возраста с Сокнхейдом выпалил новость еще на подходе. -Где?- быстро поинтересовался он. Волосы на загривке уже вставали дыбом. Ух, полетят зубы драчунов. -У палатки знахаря нашего, полукровки.. -Почему сами не разняли, йотуновы отродья?- уже почти бегом спрашивал Сокнхейд, выделив затрещину гонцу. Уже как минимум четверо детенышей Йормунганда рисковали стать похожими на посиневших боровов - рожа от синяков уж больно распухает.- Два лба здоровенных, а ума как у девки на выданье,- ругался он на бегу, надеясь, что кровь еще не успела пролиться и дело кончится лишь почесанными кулаками. Одно дело вершить кровную месть, другое же дело из-за девки ссориться. Не знал викинг, правда, в чем суть, ну да это предстояло выяснить. И лишь парочка попалась на глаза, как Шутник понял, что сейчас будет не до шуток. Все уже произошло. А хазарин уже возносился в свою Валхалу ибо знал Сокнхейд, что ножи просто так не обнажают. Если уж обнажил оружие в заправдашнем бою, то не прячь его, покуда крови не изопьет. -Ах ты ж,- почти простонал он, глядя то на неподвижное тело наемника, то на тяжело дышащего охотника, то на раскачивающуюся девку.- Что тут произошло? Альрек, Мьельнир тебе в душу!- рявкнул он.- Выползай со своей конуры! Сказать. что кулаки чесались - не сказать ничего. Драка произошла на глазах у двух викингов и никто даже не почесался разнять! Да еще ладно бы в лесу где, так ведь на территории лагеря варяг! Он только тут обратил внимание на то, что рыжая девка была растрепана, будто кто с ней на сеновале все утро провел.
Флоки: Флоки только и успел, что сплюнуть с досадой, да припустить следом за товарищем. Это ж надо, как он оплошал! Ежели чего случится, вся вина теперь на нем будет. Упустил оборотня! Чтобы Гарм его пополам перекусил, упустил! И вот - пришла беда. Порвет сейчас словенина - не отмоются потом. Вот когда пожалел, ох, как и пожалел Флоки Весть,что потерял, да не нашел шутников нож. Вчера-то, кроме как им, ничем бы и не отбился, только зверю показал - и тот сразу в бега. Да вот в темноте-то не сыскал, а утром позабыл, за зазнобой своей поспешаючи. Растяпа! ... Темноволосый охотник, утиравший нож и сам перепачканный кровью, стоял на ногах. Это нортумбриец углядел первым,- стало быть, если и помрет, то не у них. Одной бедой меньше. Вторая беда канула сама собой, когда он увидел лежащее на траве тело. И хотя честь убийства оборотня теперь принадлежала не ему, черноволосый испытал несказанное облегчение. Шутник, леший с ним, посмеется да забудет, зато по ночам можно будет спокойно глаза сомкнуть, да за малых детишек не страшиться. Особливо тех, что и не родились еще... Однако, время не располагало к сладким мечтаниям. Перескочив через поваленное дерево, чтобы не тыкаться постоянно, ровно телега, в задницу Шутника, он чуть не полетел кубарем в траву, запнувшись за брошенные какими-то ротозеями вещи: как видно, весть о ссоре оторвала их от привычных военных забот. Чудом не растянувшись, фьолмен приземлился на мягкое место в аккурат перед русичем, свершившим такой достойный уважения подвиг. - Сыч! Да ты никак ранен!
Лют: Охотник, остывая от скоротечного боя, тщательно вытирал клинок об и так замаранный кровью подол рубахи. Голоса викингов пробились сквозь стук крови в ушах, как долетает до слуха шум листвы под внезапным порывом ветра. Сокнхейд сидел выше в дружине князя воинственных северян, но ответил Лют Флоки. Побратим, как-никак. Крепко спаяла пролитая кровь словенина с нортумбрийцем в памятной новогородской сече. Жизнь спасённая - не шутка. - Пустяки, брат, - отмахнулся Сыч, оглядев видневшийся в свежей прорехе порез. - До свадьбы заживёт. Девка как? Охотник в несколько широких шагов оказался рядом с избитой жертвой взбесившегося хазарина, присел рядом на корточки. - Как ты? - коснулся он плеча незнакомки, свернувшейся комочком, словно ей всё ещё грозили кнутом. - Идти сможешь?
Медвяна: Ладони девушки поползли вниз, по лицу, открывая глаза. Так малые, испуганные дети закрывают личико ладошками, веря, что они спрятались от беды. А потом еще долго бояться оторвать ручонки от лица, на всякий случай, наблюдая сквозь чуть разведенные пальцы. Медвяна же сейчас даже дышать не могла, не то, что слово из себя выдавить, в горле комом стояла боль. Она только медленно опустила веки в знак согласия и поспешно кивнула, глядя на незнакомца. Девушке даже в голову не пришло задуматься, куда он ее зовет уйти. Куда-нибудь. Поскорее от этого места, от распростертого на земле окровавленного тела, от устремленных на нее глаз.
Бернхард: - Что тут такое деется? Драка, да без меня?! А ну разойдись, гармово племя! - Косолапый раздвинул широким плечом столпившихся вайкинов и пораженно замер. Потемневший взгляд переходил с одного бородатого лица на другое, но неизменно возвращался к распростертому на сырой земле телу. - Вот те раз... Лагерь у нурманов был хоть и небольшой, да пока дойдешь до шатра хёвдинга... То там присядешь, то тут шуткой перекинешься, то еще где тайком дадут мёда хлебнуть за возвращение. А когда к Сигвату добрался, тот занят был, беседовал с кем-то. А Бернхард и ждать не стал, пожал плечами, да пошел вещи свои искать - кольчугу, кожаную рубаху, шлем, топор, верный меч, да старый щит. Нашел, да свалил у ближайшего костра, вновь привлеченный товарищами, а еще большим котлом с похлебкой. Но не суждено видать... Весть о драке разнеслась быстро, как пожар в сосновом лесу жарким летом. Медвежья Лапа тут же сорвался с места. Но увидеть он ожидал никак не это... - И как это разуметь, Мьёлльнир вам в печень? - тяжелый взгляд из-под нахмуренных бровей уперся в незнакомое росское лицо, но вопрос был адресован всем присутствующим. Хоть и был Ксар чужаком среди нурманов, да приняли они его на вёсла, и хлеб с ним нехотя, но делили. Его же, Бернхарда, он и вовсе из лесу вывел за просто так. А теперь спокойно стоят и смотрят как он остывает.
Флоки: ...Того, что называлось словом "человеколюбие", во Флоки не было ни на грош. А вот понимания, что сейчас вспыхнет новая драка, на сей раз - с исходом прямо прискорбным для хирда - предостаточно. Почему, он не мог бы сказать, да только слишком уж громко взревел невесть откуда взявшийся купальщик о том, что, в сущности, его делом не слишком-то и было. - Разуметь это так,- проговорил он, медленно поднимаясь с земли и отряхиваясь от налипших к рубахе травы и комков грязи, пропитанных, как он подозревал, человеческой кровью.- Добрый человек, охотник, выследил да убил лютого зверя. Оборотня, коли ты про таких слышал. Я сам за ним кой день по следу ходил, да вот не одолел вчера. Шутник, вон, знает про все...- понимая, что бузотера сподручнее всего сразу осадить именем и авторитетом хёвдингова помощника, нортумбриец спокойно воззрился на Бернхарта, ожидая дальнейших возражений.
Лют: Однако возражений Флоки дождался совсем с другой стороны - от своего побратима. Лют лишь взглядом поблагодарил постаравшегося оправдать его викинга, но ответить всё равно решил правду. Что было, то было, и неправым полесовник себя не считал. Да и прав иль неправ, а ответ держать за дела свои всё одно надобно самому. - Зверь, не зверь - про то не ведаю, - вымолвил Сыч, подхватывая спасённую незнакомку под локоть и помогая подняться с земли. И сразу руки отнимать не стал, предвидя, что после побоев, учинённых хазарином, натерпевшаяся страху девка могла и на ногах держаться не вполне твёрдо. - А только лютый - это точно, - губы охотника чуть дёрнулись в едва заметной усмешке - имя собственное вспомнил. - Девке кнутом грозил, да перед тем, видать, тоже попотчевал. Слово за слово - до ножей дошло. Охотник кивнул на труп хазарина, давая понять, что вот он, исход спора, и говорить тут больше нечего. Захотят подробностей - у девки выспросят, как в себя придёт. А спускать избиение кнутом девки здоровому мужику Лют считал не по правде, и впредь спускать не собирался.
Сокнхейд: Сокнхейд мрачнел лицом. Гармовы выкормыши. Это ж надо так! -Так-то оно так..- тяжело, словно вбивая в мягкую доску железный гвоздь, произнес помощник Сигвата.- Да не дело так это оставлять. Шутник не был намерен шутить. Одно дело перепалка на драккаре, когда осточертевшие рожи побратимов даже во сне видятся, другое - когда того, кто сидел на "драконе" убивает посторонний человек. Да, он очень хорошо ладил с варягами. Да, он был добрым малым, с которым Флоки был в добрых отношениях. Но.. Сокнхейд взвалил на свои плечи часть бремени власти. Власти над братьями и над теми, кто находился под их опекой. -То, что кнутом грозил, это гадко,- тяжело произнес он, не дождавшись, чтобы знахарь вылез из своего укрытия.- Но самосуд вершить на территории, где хёвдинг расположился - не позволю. Как бы там ни было, какие бы мечты о собственном хирде ни лелеял викинг, честь оставалась честью. И друзья-братья не смогут даже на йоту уменьшить наказание за преступление. Пусть бы оно и свершилось во благо. -Ты добрый охотник, Сыч,- спокойно произнес он, однако в словах смешливого и невысокого воина сквозила неизбежность. Нет, он не испытывал приязни к тому, что собирался совершить сам, ибо кто объявляет приговор, тот его и свершает.. Но такова была Правда варягов. -Но я должен наказать тебя за кровопролитие тем самым кнутом, что он собирался ударить девку. Не обессудь.. Шутник посмотрел на Флоки тяжелым взглядом, мол я знаю, что тяжко, но я обязан. Не лезь, мол, друже... Викинг поднял кнут и поглядел на охотника. Сам сознался, сам и терпи за правое дело. Никто, чай, за язык не тянул.
Медвяна: - Выслушай меня, справедливый господин! – Медвяна сделала несколько нетвердых шагов и упала в ноги воину, поднявшему кнут. – Выслушай меня, неразумную, прежде чем суд свой совершишь, да гнев свой обрушишь! Девушка подняла на урмана тяжелый, полный скорби взгляд, и слова ее, точно отягченные кровавым, горьким соком спелой калины, рассыпались, достигая слуха всех собравшихся. - Да не пройдут речи мои мимо твоего сердца, господин! Не навлеки беды на свое воинство. Не накликай морок и тьму на себя и своих спутников. Одна я повинна в случившемся. Мне - наказание нести. Согрешила я перед богами и людьми. В жертву я была ныне приготовлена могучему Велесу. Да только ослушалась я воли Небес, сбежала от сородичей. Доли своей испугалася. Потому, идет за мной по следу прислужница Велесова - Морана ненасытная, смерть сеет. И вас покрывалом своим окутает, не пощадит. Твои люди нашли меня поутру в лесу. От соплеменников моих, приютивших некогда сироту безродную, отбили, ничего не ведая. Не по благости, конечно, а из личной корысти человек сей, - Медвяна указала рукой на тело Шатуна, - мою жизнь, на жизнь моего родича поменял. Уж верно, над телом убитого парня теперь звери лесные пиршество вершат. Да только не ведал твой воин, что и сам Моране в сеть попадет, сердешный. А то, что бил меня люто, - девушка замолчала ненадолго, склоняя голову и словно пряча под потоком волос распухшее лицо со следами обласкавшей ее мужской руки, - так то не вина, а беда его. Голос девушки задрожал, стал прерывист и от того еще пронзительней зазвучали слова в тишине налившегося духотой летнего полдня. – Хворый он был… Недуг неведомый, страшный терзал его. Хотел меня продать, денег на снадобье себе собрать. Да не сумел зверя в себе удержать… А теперь уж отмучился… Так что, меня накажи, господин. Или верни племени моему. Я должна умереть, нельзя другим за меня гибнуть… А Морану задобри чарою хмельной браги, со всем воинством своим. Трижды воинам вели испить, и Марене излить - может тогда отступится она, пойдет на попятную, не занесет над вами серпа... И воина своего схорони достойно… Да хранит войско твое Перун Сварожич, да поможет Велесову свиту одолеть, - закончила девушка, склоняя голову до самой земли.
Бернхард: Бернхард еще пуще нахмурился. Действительно, странное что-то творится вокруг. Словно круг заколдованный. Мужики друг друга из-за баб режут да в реку сталкивают. Словно норны нити спутали, да позволили им в узлы завязаться. А распутать нельзя иначе, чем перерезать чью-то нить. А как во всем этом разобраться, когда один говорит одно, а второй - совершенно другое. Где распознать правду? Косолапый окончательно запутался. Но если Ксар был оборотнем... - Не сходится тут что-то, Нортумбриец. Оборотень, говоришь? Почему ж на меня не кинулся спящего, хоть и голоден был? - Бернхард перевел тяжелую синеву вгляда на Флоки. - И разве старые женщины не рассказывали тебе на ночь сказок про перевертышей? Их обычным ножом не убьешь. Да и они сами под него не подставятся. Придумал несусветицу, еще и другим её навязываешь. Передернув плечами, викинг сделал пару широких шагов, выходя из строя окруживших место поединка вайкинов, и остановился у тела хазарина. - У вас, росов, наверное так принято - за чужую бабу в драку лезть. Почем ты знаешь, что не заслужила она кнута? А сам бы стерпел, если б кто полез тебе указывать как со своей девкой управляться? Глупый народ... - вновь поморщился, мельком глянув на распростертую у ног Шутника рыжую девку. - Правду говорит девка. Только несчастья приносит. Отдать её этой Марене, и вся недолга. А то еще носиться с ней, блаженной. Мы вот вывели из леса, защитили, а из-за неё товарища моего недавнего порешили. А в ней, глянь-ка, ни капли благодарности. Лопочет что-то, ведьма. Уши речами своими умасливает. Да что её слушать-то? Камень на шею и в реку! Ньерд только поблагодарит. Косолапый сплюнул в сторону, да отошел к Сокнхейду: - А если позволишь, то роса я кнутом оглажу. Не зашибу, не боись. Живой будет.
Лют: Словенин слишком долго молчал. Не привыкший много говорить и считающий, что всё уже сказал и разъяснил, Лют чувствовал, как внутри поднимается тугая волна злости. Невысокий викинг, державший теперь кнут, был помощником вождя северян. Да и вежество знал хотя бы. Ему полесовник ответить не успел, но теперь уж отмалчиваться не собирался. На верзил охотнику нынче определённо не везло. Что с одним не поладили, до ножей дошло, что другой теперь напрашивается. Лют уже давно жалел о том, что не снарядил заранее лук. Вот только с завязанным луком в гости не ходят. - А ты меня спрашивай, - голос Сыча был негромок и глух, устремлённый на рослого викинга взгляд не сулил тому ничего хорошего. - Я тебе не холоп - кнутом бить. Один уж попробовал, - красноречивый кивок черноволосой головы указал на бездыханное тело на траве. - И девку не тебе судить. Воеводе отведу. Челюсти Люта вновь крепко сомкнулись, чуть не до хруста в зубах. Для него разговор был окончен.
Флоки: Флоки угрюмо нахмурился. Сомнений в словах своих он не переносил, а уж от Бернхарта не мог бы стерпеть и подавно. Вынырнул, понимаешь, царь морской, ётунова рожа. Надо было его тогда еще и веслом по голове огулять, с него бы не убыло. - Женишься - поучи жену щи варить,- отрезал он, на всякий случай становясь между словеном и Косолапым. Даже не потому, что Лют был его другом, просто драться с пораненым - не по-людски как-то, что ли, а уж кнутом его вываживать... Велико геройство. Шутник тоже хорош! - Рабов здесь нет,- высказался он, в упор глядя на светловолосого приятеля.- Люди же хевдинга Рысича нам не подвластны, сведем к своим, пусть чинят суд. Росам нас не судить, но и мы для них не закон - а вражду между соседями чинить, надо совсем дураком быть,- он снова потупился, потому что сейчас любой взгляд мог привести говоривших к немедленной сваре.- А дураков у нас без того хватает: полон лагерь людей, а никто не вмешался. Видно было, что фьолмен, к советам которого всегда прислушивался и сам Сигват, до крайности недоволен решением Сокнхейда, и что недовольство свое, он, как положено вольному мужу, готов отстаивать до конца. - В стае волков рысь не судят,- собрав все свое красноречие и повышая голос, в расчете на подтягивающихся слушателей, начал он свои речи.- Но две стаи волков не грызутся за забеглого зверя, кто первый пустит кровь - на том смерть товарищей, на том позор всего хирда. Убитого похороним, как прилично его обычаю и его вере, как того требуют его боги; и все на том. Мне он братом не был, я за одним столом с ним не сидел, крови не проливал, с россами же лил и мед, и кровь, и не одного брата сложил в мокрую землю. Хёвдинг привел нас на службу их князю!- крикнул он, чувствуя, как закипает ярость на неразумие и недальновидность товарищей.- Если убьем росса, завтра их вождь явится к нам за кровавой вирой - а кто явится за убитого к россам? Кто осмелится от имени хёвдинга требовать его смерти?! Кто?- бешеные глаза обвели круг и остановились на Бернхарте.
Сокнхейд: Сокнхейд не оглянулся, когда подошел Бернхард, а речь Медвяны была столь сбивчивой и быстрой, что невысокий викинг понимал с двух слов на третье. Чем еще убить оборотня. как не каленой честной сталью? Подлым колдовством? Тут уж без жреца не разобраться, оборотец он или нет, но чем тогда объяснить все эти нападения и судороги здоровяка, что кучей мяса и костей валялся сейчас на траве. -Хевдингу покажись сперва, оглаживальщик,- хмуро произнес он Косолапому. Покуда хевдинг не решит принять обратно в хирд викинга, до тех пор и Сокнхейду не с руки делать вид, будто и не вывалился через борт драккара несколько дней назад громила с сигватовой помощью. В это время еще и Флоки начал свои речи, что твой ромей на трибуне. Тот-то любит почесать языком, дай только волю и повод. Хотя, к чести Вести, все больше по делу. -Девку пороть - что за свиньями убирать, делов немного, а до конца жизни не отмоешься,- произнес он, все так же хмуро смотря на Сыча и все так же сжимая в руке собранный в кольца кнут.- А поверх защитника бить - Богам противно. Он все же удостоил лепечущую рыжую девку взглядом. А никак бы он вступился за ту девку с именем красивого дерева? И так же стоял бы перед жителями деревни, которые бы вершили суд? Худшей участи и более сладкого меда на сердце и желать нельзя. К своим двадцати пяти зимам Шутник многого добился и собирался добиться большего, а потому - была острая необходимость соображать быстро и не делать ошибок. -Хотя тут и судить нечего. Я слыхал, что девку этот,- кивок в сторону наемника-хазарина,- в соседской деревне уволок. Так?- он оглянулся на парня, что уже получил затрещину. Тот торопливо кивнул, хотя сам навряд знал, откуда приволок здоровяк девку.- Ежели так, то повезло ему, что помер в бою. Местным бы его на суд. Так что еще поглядеть, от кого бед больше. Сокнхейд распустил кнут. Потом поглядел на Флоки и Сыча еще раз. -Хоть бы на Суд Божий бы вызвал, хлопот меньше было бы..- особо горевать о наемнике, погибшем в бою, пусть и не за правое дело, викинг не собирался. Ушел как воин. Взявшись за плетеную рукоять кнута одной рукой, перебрался чуть выше и хватил по оружию маленьким ножом, которым резал мясо при обеде или на пиру. Две половинки подлого оружия упали на траву к ногам викинга и росской девки. -Расскажешь воеводе о произошедшем, как все было. Флоки поручился за тебя, этого вполне достаточно. Невысокий норманн с красным от недосыпа глазами оглядел всех собравшихся на шум. -Если кого-то не устраивает мое решение - ищите три щита и родственников, у меня они найдутся,- вполне себе угроза, если знать, что на честный поединок уважающий себя варяг шел с тремя щитами и кровной родней, чтобы видели и люди и Боги, а честная сталь рассудила спорщиков. Две половинки некогда грозного оружия упали в траву, а Шутник, наконец, почувствовал, как устал за последние несколько дней. Вот так разом взял - и устал. Как бы не надорваться таким макаром. И изо всех сил старался не показать слабины. -И девку забери, пусть вождь ваш разбирается, куда ее теперь девать и почему в полон попала к этому.. Вервульфу.
Альрек: Альрек толком и не слышал спорщиков, окруживших место битвы. Слова и выкрики доносились до лекаря как сквозь пелену тумана, теряя по пути смысл. В груди тяжело колотилось сердце, на лбу выступила испарина, шум в ушах нарастал, в глазах мельтешили искорки, и парень с трудом справился с приливом дурноты. Верно ведь, думал Альрек, что одни беды приносят девки обманными речами, шаловливыми взглядами, заманчивыми обещаниями. Расставляют свои коварные сети и плетут шелковые силки так искусно, что сразу и не заметишь, как же ловко умудряются обвести вокруг пальца, забрать в полон волю и поработить разум даже самых непобедимых воинов. И сила, и доблесть мужская неизбежно проиграют лукавству и звонкому смеху плутовок сладкоголосых. Вот и Ксар сложил свою буйную головушку хотя и в бою, но не на поле брани, а причиной поединка стала девчонка зеленоглазая. И сейчас, глядя на Медвяну, лекарь вновь подивился ее смелости и твердости, а также непокорности, блеснувшей в зеленых очах, наполненных прозрачными слезами. Вместе с тем девчонку было жаль. Чем же она прогневила богов, если столько испытаний на ее долю выпало? Боги! Альрек даже себе самому боялся признаться, что его вера сильно отличалась от представлений товарищей. А объяснение было простым – мать и бабка почитали одних богов, в хирде отца возносили хвалу другим. И лекарю мнилось, что есть, наверное, Некто или Нечто, которое повелевает всем на свете сразу, а заодно и богами, которых так много… Конечно же, такими мыслями Альрек ни с кем не делился, да и себе не позволял увлекаться подобными думами. А вот с Ксаром, наитием понимал, можно было бы поговорить о том, что слишком часто тревожило парня. Наемник многое повидал на своем веку, а лекарь слышал еще от матери, что есть земли, где люди поклоняются Богу единому…
Флоки: Появление нового действующего лица не прошло незамеченным. "Хворенький" (дохворавшийся, как видно, до закономерного исхода) хазарин, болезнь которого Флоки, как никому другому, пришлось испытать на себе, по видимости, не был уж совсем незнаком появившемуся "лекарю", которого в глубине души нортумбриец считал человеком давно заблудившимся на ромашковых полях, и от которого, с достойным, бесспорно, лучшего проявленья упорством, берег получаемые в боях раны, и телесные и душевные. Даже когда случилось ему в достопамятной драке двоим против восьмерых, еще в Белом яру, повредиться носом, свороченным на сторону кем-то из мстительных молодцев, фьолмен предпочел вправлять кости на место при помощи неловких рук Шутника и поминания той же известной всем матери, а потом рыскать по городку в поисках какого-нибудь местного лекаря. Кстати сказать, зажило как на собаке. Не то чтобы Весть недолюбливал сильно ученых людей - напротив, по молодости сам будучи воспитан духовником-книжником, полуокситан сохранил величайшее уваженье к познаниям, и вывел для себя твердое пониманье того, что, без передачи опыта, воинского ли или чародейского, люди, год от году, будут заново изобретать телегу... вот только того, как отразился на отроке сам этот опыт, понимать и принимать покуда не научился. То есть, оно конечно, великие премудрости и умения - знать, какая травка от чего помогает; но, ежели разобраться, об том понимает и самый немыслящий зверь, да и сам он не раз и не два выживал в одиночестве среди обмороженной голой земли, в незнакомых лесах, раненым, битым, поломанным - но при этом ничем, кроме того, что остался таки жив, нимало не гордился. И уж подавно не считал это поводом держаться особняком. Философия Флоки, касавшаяся отряда, была проста: коли ты в дружбе со всеми, или даже не в дружбе, то будь открытым с братьями по оружию. Для детей Одина непонятный скорее всего будет значить "чужой", а чужим за широким столом, ни в кровавом бою места в один прекрасный момент может недостать. По первости Весть даже пытался доносить сию мысль до странноватого парня, но скоро понял, что учить того - только портить, и что коли человеку охота быть белой вороной - поделать с этим уже ничего нельзя. Но в данном случае странность отрока уже перешла все границы: ну ладно Бернхарт, а этот, того и гляди, запричитает, как девка над жениховым трупом, схватясь за голову. Дескать "ой ты, гой еси, на кого ж ты меня, сиротину горькую, покинул: некому будет подол заворотить, некому и в груди белыя меня по пьяному делу стукнуть!" - А ну-ка, поди сюда, честной юноша,- голосом, не предвещающим ничего хорошего лекарю, проговорил нортумбриец. Вот разрази его молния, был же рядом со своими травками, так что медлил, чего же молчал, пока до смертоубийства не дошло? Правду говорят, перед носом дохлого кроля положи - и того не почуют. - Ты здесь был? Если был, пошто не вмешался?- ярость, накопившаяся во фьолмене, и досада, досада охотника на то, что все же не он завалил давно примеченного зверя, неожиданно прорвалась, упав на голову Альрека, словно снег жарким летом.
Альрек: Альрек, поглощенный собственными думами, которые, как всегда, легко уносили его в запредельные дали, не сразу понял, что к нему требовательно обращаются с каким-то вопросом. Картина жестокого убийства, а иначе сей поединок язык не поворачивался назвать, продолжала маячить перед глазами впечатлительного парня. Одно дело - участвовать в бою, когда кураж заглушает чувства, свет меркнет, а доводы рассудка застит жажда победить во что бы то ни стало, и совсем другое, оказывается, видеть, как на твоих глазах умирают. Подняв голову, лекарь узрел Флоки, едва сдерживающего бешенство и негодование. В голосе Вести проскальзывала почти не скрываемая угроза. Но Альрек безошибочно распознал, что злость и клокочущая ярость фьольмена вызваны отнюдь не тем, что лекарь не сумел ни разнять противников, ни кинуть клич о помощи. Кипел гнев в груди нортумбрийца совсем по другой причине, не совсем понятной Альреку. Азарт и задор охотника читались в вызывающем взгляде Флоки. Травник знал, что до сего дня почти никому не удавалось превзойти Флоки в умении складно и убедительно говорить, поэтому старался лишний раз не привлекать пристального внимания Вести, дерзкого и щедрого на острое словцо и соленую шутку. Но сейчас Флоки с нескрываемым раздражением ждал ответа лекаря. А что мог сказать Альрек? Парень болезненно переживал случившееся, явственно ощущал свою вину в том, что не сумел предотвратить столь печальное завершение схватки. Казалось, что подобный исход был предначертан свыше. Все произошло настолько стремительно и неожиданно, что лекарь до сих пор не мог окончательно прийти в себя от потрясения. Корить себя за невмешательство Альреку предстоит до конца дней своих, как и нести тяжкое бремя осуждения себя за промедление. Оправдываться же перед хирдманами не доставало ни сил, ни желания. Травник произнес чуть дрогнувшим голосом: - Начало поединка не довелось мне застать. А потом… Все слишком быстро закончилось… Тут парень справился с волнением и продолжал уже твердо: - Ежели вину мою находите, я готов ответ держать. Альрек отвернулся, давая понять, что разговор ни к чему не приведет, по крайней мере, пока. Что лекарю молва людская, когда сам себя простить он вряд ли сможет?
Флоки: Флоки только дернул ноздрями, ровно необъезженный конь, какого ему доводилось видеть в далеких странах; черные, ровно уголья, грозные, те скакуны были не чета смирным крестьянским кобылкам, и даже боевым скакунам конунгов. Наверное, таким же был конь самого Отца воинов - только попробуй верхом сесть, тут же сбросит - и Флоки почитал его для себя весьма достойным примером. - Глазки-то заворотил, ровно к девкам в хоровод торопится,- обидная фраза, недавно брошенная ему самому Чернавой, очень кстати пришла на память; только, конечно, сейчас в исполнении нортумбрийца она звучала куда как более зло. Отступив к Шутнику, и взглядывая на него, словно ища у хевдингова помощника одобрения своему нелицеприятному мнению. Потом обратился к Люту, по рубахе которого все сильнее расползалось пятно крови. - Не до тебя теперь скулапиусу-то нашему,- искаженное греческое слово едва ли было знакомо северным варварам, но оттого, по мнению Флоки, должно было показаться тем еще более обидным.- Так что пойдем, Сыч, сами справимся. И без нас тут найдется охотников колдовскую падаль-то прибирать,- нортумбриец сплюнул под ноги, словно выражая пренебрежение к нечисти, нашедшей, наконец, достойный конец от руки умелого воина. Мысли о колдовстве вполне понятной дорогой снова вернули к Чернаве, и хирдманн, не удержавшись, похвалился, придавая, впрочем, лицу небрежное выражение: - А не я сошью, так женка в два счета заштопает. Она у меня мастерица раны-то латать.
Лют: Сведённое, задеревеневшее лицо Люта медленно, словно нехотя шевельнула кривая усмешка, так же медленно перетёкшая в улыбку. Впрочем, эта гримаса была лишь тенью, отдалённо напоминающей настоящую улыбку, Солнышком из-за туч освещающую лицо. - Захомутала словенская девка северного сокола? - в глухом, всё ещё напряжённом голосе охотника слышалась песня натянутой тетивы. - Кого в жёны-то взял, брат? И успел когда? Про то, что супружница побратима врачевать умеет, Сыч из виду упустил - не отошёл ещё от поединка и всего, что за ним последовало. Зато не упустил он из виду того, что девка рыжеволосая по сю пору в ногах у Сокнхейда лежит. Молча наклонился, поднял спасённую с земли, поставил да под локоть придержал - мало ли, сама, может, и на ногах не устоит после всего пережитого. Вроде и не били особо, да ножки резвые и со страху отняться могут.
Альрек: Альреку очень не хотелось вступать в перепалку с Флоки. Тем более в такой момент, когда самые противоречивые чувства бушевали в его душе. Больше всего сейчас мечтал парень остаться наедине со своими мыслями. Уж слишком напряженным денек выдался. Но нортумбриец все сильнее перегибал палку, словно стараясь вызвать в окаменевшем сердце травника возмущение и злобу, которых там отродясь не было. Парень сдерживался от опрометчивых речей, ибо знал, что спорить с Вестью – все равно, что в ступе воду толочь. Проку чуть, а времени займет немеряно. Больно любит блеснуть Флоки красноречием, уж так затейливо толкует обо всем, что голова кругом идет, пока до смысла доберешься. Вот прицепился, будто репей к платью девкиному, подумалось лекарю. Почему-то вспомнилось мудрое суждение о том, что пустую бочку, дескать, далеко слышно. Но чаша терпения переполнилась на этот раз, и молча сносить насмешки, да вкупе с откровенными оскорблениями Альрек тоже не мог. - Говори по делу, Весть, - равнодушно бросил парень. Ясно, по-моему, я выразился, вину мою хирд усмотрит, отвечу… Пока слышу только домыслы досужие. Если задеть меня норовишь, не пытайся, многие пробовали, да не вышло. На правду грех обижаться, а клевета шелухой соскользнет, не испачкает. Ну, не монета я звонкая, не бочонок с пивом хмельным, чтобы всем по нраву быть. Так что, не обессудь. - Да, и кстати. Воина павшего негоже падалью величать. Недостойно это. Сегодня он бездыханным лежит, а завтра, как знать… Минует ли любого из нас сия участь?
Флоки: С чьего голоса и даже чьими словами говорил в этот момент лекарь - человеку, ловившему вести со всего Хердаланда, услышать было несложно. Надумано было знатно, одна беда - хирду с поножовщины лучше бы не стало; да нужен тот хирд тем, кто сердца братьям своим не открыл? С другой стороны - откуда уму-разуму взяться, коли две бабы воспитали? Весть повернулся к Шутнику, глядя на того улыбающимися глазами - а потом вовсе положил сигватову помощнику руку на плечо, словно просил прощения за то, что отбирал заявленное право первым сразиться с тем, кто оспорит его суд и его решение. Кинул предупреждающий взгляд на Люта, чтобы не вздумал голоса подавать: хватит уже с него, нынче пошли дела между своими, ему в них мешаться не след. И только потом повернулся к Альреку. - Ну, раз от многих стерпел, так и от меня стерпишь,- пьяные, влюбленные глаза нортумбрийца, блестя, устремились на лицо осмелевшего юноши.- Ну а не стерпишь, так вот он я, и к кому идти, сам знаешь: хёвдинг да Шутник, ежели не забыл, кто такие. Двумя руками противу одной - честь велика, конечно, да, может, и сдюжишь. Сдюжит, Рыжий, как думаешь?- широкая улыбка, как волчий оскал, засияла на его губах.
Сокнхейд: Сокнхейд если и слушал викингов и руса, так вполуха - два дня да две ночи не спать, тут уж не уснуть бы стоя, как конь в стойле, не то, чтобы разобрать слов. Да те еще местами были столь заумными, что трезвому да выспавшемуся с утра до ночи разбираться - не разберешься, а тут еще и гном местный (или кто тут водится?) песка под веки насыпал да задом поелозил, чтоб не смахнул ненароком. -Таки достал глаз,- оскалился Шутник, расслышав про жену, которая заштопает в случае чего, да пришьет на место, ежели девки чего оторвут. Слабость отступила, однако гном свое дело знал - песок достал крупный и втер тщательно.- Все уже, кончайте трещать, как сороки на базаре. Раз уж нет желающих о трех щитах выйти на меня... Уберите этого.. Ежели охота тебе - хорони как хочешь, лишь бы не в ущерб хлопотам по лагерю. Сдюжит ли мальчишка по сути против матерого волчары, пусть и с раненной лапой.. -Сам знаешь, раз в год и петух несется,- к слову, это было исключительной правдой. Опыт-то он, конечно, опыт, но как знать, кого к себе Один решит забрать? Тут предполагай- не предполагай, а располагать будут все одно - Норны. Викинг шмыгнул по своему обыкновению носом и обвел столпившихся вокруг хирдманнов. -Ну и чего встали, охламоны?- тон Шутника предвещал много счастья и веселья викингам, которым нечем заняться, раз глазеть пришли.- Вы двое - поможете Альреку закопать этого.. Да чего уж там, жил, видать, не очень, а погиб достойно. Можно и воином посчитать. Остальные.. Торми, я смотрю они жиром заплывают, пусть с них семь потов сойдет, а то забыли уж, поди, как Воинское Правило справлять. И чтоб до самого вечера звон стали слышно было хоть в деревне за лесом. Хирдманны уже начали жалеть о том, что стеклись посмотреть на зрелище. Хотя открыто роптать не начали - какой же воин будет жаловаться, что выполняет свою работу, за которую он жрет в три горла? Толпа стала быстро рассасываться. -Пошли, доведем его до лагеря, а то всех вервульфов в округе перебьет, покуда дойдет,- усмехнулся он и направился в направлении кустов, в которых уже было видно тропинку - хочешь - не хочешь, а за два года в обоих дружинах уже успели обзавестись товарищами да дружками. А кто и по девки ходил из сигватовой дружины к росам..
Бернхард: - Это что ж получается... - Бернхард говорил тихо, по виду спокойно, но взгляд его хмурый переходил с одного лица на другое, и делался всё темнее и жестче. - Это значит, приходи к нам кто хочет, убивай кого хочет, забирай что хочет? Так отчего ж нам сразу не пойти к росам в стан, мечи им свои не отдать да не попросить прирезать нас, как отару блеющих овец. Потому что гляжу я, в последнее время все только блеять и умеют. Бееее, меееее, бааааабыыыыы... Тьху, йотуново семя! Великан подошел к Альреку, чуть оттерев его широким плечом, загородив немного от чернявого нортумбрийца. Буркнул юноше: - Куды лезешь-то? На плечах башка у тебя, аль чугунок с похлебкой? Хочешь мужчиной казаться, так выйди вперед и скажи Флоки, что так, мол и так, паскуда ты брехливая, еще коли раз меня бабой назовешь, то я, Мьелльнир тебе в печень, головешку от костра в портки тебе закину и заставлю на веслах отплясывать. - С этими словами Медвежья Лапа усмехнулся себе в отрастающие усы и широкой ладонью отодвинул Альрека еще дальше. - А коль не сможешь так сказать, а потом и сделать, то и нечего мямлить! Вздохнув, обошел вокруг Ксарова тела, демонстративно спиной к нортумбрийцу поворачиваясь, не дожидаясь, что услышит его, а если услышит, то и ответить посмеет. - Кто богов своих забыл, сменял на бабью юбку да заморского друга, кто в дружине своей любому в спину нож воткнуть готов, тот не брат мне. Тот не нурман, кто не чтит законы северные. - Широкая узловатая ладонь викинга коснулась оберега на груди, пальцы пару раз дернули кожаный шнурок, на котором молот Тора висел. - В хирд приняли, хлеб-мед делили, на веслах сидели. А убили... Да подумаешь, убили! Эка невидаль. Чужак. Разговоры с нами не водил, в сечу с нами не ходил, и выворотнем мерещится! А то, что сеча не подворачивалась еще - о том никому в головушку не стукнуло. И что спину этот чужак мог прикрыть - тоже. Ну точно стадо баранов! Беееее, мееееее... А ты не смотри на меня, Альрек, не зыркай светлым глазом! На рыжулю небось отвлекся, проворонил, когда они сцепились? Хотя... Что с тебя взять, даже если б сунулся в драку, то сам бы тут валяться остался. Ну что хмуришься? Правду говорю.
Сокнхейд: Сокнхейд развернулся к расшумевшемуся викингу, пропуская за себя Флоки и раненного росса. Обереги на дощечках брякнули с поворотом. -Так я не понял, кто там гавкает? Тебе чего-то не по нраву? Мое решение, быть может?- красные с недосыпу глаза поймали взгляд Бернхарда.- Ежели так, то путь дальнейший я тебе сказал. Три щита на драккаре, поди, сыщется. И то, дадут ли тебе их, ежели Сигвату еще не показывался? Так что закрой хлебово свое и отправляйся до хевдинга. Пока второй раз искупаться не вышел. Он оглядел собравшихся викингов, которые собирались уже было пойти поработать мечами да секирами, а тут на те - выскочил, как в зад ужаленный, раскричался. -Я с росами бок о бок бился. И спину они мне прикрывали. И хлеб ломали. Тебе, к слову, тоже прикрывали спину. А еще тот воин.. Мед-вед-ко стрелу на себя принял, которая нашему предназначалась. Если до сих пор оса из-под зада не вылезла - иди к хевдингу, проси разрешения в хирд вернуться. На лицах викингов можно было прочитать согласие, сомнение и откровенное недовольство - кто-то считал, что его несправдливо обидел или сам хевдинг или его помощник. Однако роптать пока никто не осмелился. -Если из-за этого дерьмеца местные на нас волну поднимут, я его останки вырою, накормлю собачьей похлебкой и выкину на болото, как раба. И это я тебе обещаю, как и то, что завтра вновь взойдет солнце. Разошлись, собакино семя!- рявкнул он напоследок. Каждый знал, что нрав у Шутника особой мягкостью и так не отличался, ежели по серьезному делу. А когда уже почти мятеж поднимают - тут и "распинание орла" покажется не самым суровым наказанием. Как бы там ни было, у воина всегда найдется занятие - уход за оружием и оттачивание ратных навыков никогда лишними не оказывались.
Альрек: Альрек уже и не знал, как относиться к неожиданному вмешательству Бернхарда. Чувствовалось, что викинг по прозвищу Косолапый пытается своей суровой, но справедливой отповедью сгладить ситуацию, сделать все, чтобы предотвратить еще одно бессмысленное кровопролитие. А дело шло к этому, коли продолжит травник свои речи. Лекарь был склонен к тому, чтобы принять вызов Флоки, если он последует, без долгих раздумий, ведь поединок с опытным и закаленным в битвах воином означал одно – неминуемую погибель. Альрек без тени сожаления расстался бы с жизнью, которая давно уже была ему не мила, но уж больно не равны были силы, да и хирдманы не допустят еще одного смертоубийства. А самое главное, понимал травник явственно, что не будет Весть драться с ним по-настоящему, до конца, а так, потешит слегка свое самолюбие, сделает посмешищем в глазах викингов, да и бросит тут же, на поляне, в назидание остальным. И одно останется Альреку - глотать кровавые слезы унижения и смириться с тем, что быть бою сему на веки вечные притчей во языцех. А превращать в дешевый балаган только что разыгравшуюся трагедию не стоило. Лекарь тяжело вздохнул, поднял голову и встретился взглядом с Бернхардом. Говорить было нечего, а молчание иногда выразительнее, чем слова.
Бернхард: Бернхард слушал речи Шутника вполуха. Взгляд постоянно притягивало валяющееся в траве тело с ярким карминовым росчерком на груди. Повезло ему, Шатуну - в бою смерть принял. Должон попасть в свою, ему лишь ведомую, Вальхаллу. Не видел в нем Косолапый всего того клеветного и наветного, что фьолмены говорили. Как знать, может что и правда, была, а, может, и ошибались они. За тот неполный день, что с ним провел, не почуял Бернхард в хазарине ни злобы особой, ни звериной ярости, что выворотням присуща. Да и, если уж посудить здраво, был бы Шатун перевертышем, то уж наверняка бы воспользовался моментом, когда викинг спал - глотку бы ему перегрыз, да растащил кишочки по округе. Ан нет. Не спокусился. А даже вывел к хирду, попутно за девку чуждую вступившись, хоть и из корыстных целей. А все же не поступил с ней, как с законной добычей. Порядочный нурман её бы тут же по траве раскатал, да рубаху задрал. Бернхард и сам бы так сделал, коли бы не постоянное присутствие полукровки и спешка. А этот ей и ногу вправил, и на себе тащил до лагеря. А потом внезапно плохим оказался. Навесили столько, что только детишки малые бы поверили в такие сказки. Медвежья Лапа чуть обернулся, глянул недобро на Сокнхейда из-под нахмуренных бровей: - Я тебе белка чтоль, по щитам скакать? Нашел дурня - сам мелкий да легкий, а подо мной любой щит с первого шагу проломится. Ты пузо сдуй и в честный бой выйди супротив меня. А коли боишься, что руки-ноги повыломаю, то могу себе одну руку привязать, чтоб не сразу зашибить. Хочешь, дружков своих росских позови - один выйду супротив вас, уж ежели так чешется. А нет, так и не рявкай на меня. А то я терплю-терплю, а потом челюсть и сломаю. - Как в доказательство того, что терпение великана к концу подходит, он вроде как ненароком рукав один закатил, оголяя широкое предплечье сплошь узлами мышц перевязанное. - А к хевдингу не торопи меня. Был я у шатра, некогда ему, или как и ты - боится с глазу на глаз переговорить. А вот то уже интересно, что в хирд меня обратно надобно принимать. Словно я уже и не хирдман вовсе, а чужак лесной. А коли так, то или биться давай, или пойдем к Сигвату вдвоем. Да узнаем, что у нас тут деется. Меня за перебранку с драккара как щенка паршивого в воду сбрасывают, а потом еще и обратно принимать не хотят. А чужака, который и не хирдман вовсе, за то, что прирезал в лагере при всем народе другого хирдмана под белы рученьки с почестями уводят, ни слова ему не сказав. Вот пойдем и узнаем, а Шутник? Кто кому спину прикрывал и кто чего стоит. Как на это смотришь, бородатый? А коль не смотришь, то не и нечего на меня тут напраслину гнать. Иди с дружками разлюбезными якшайся. С любыми сердцу чужаками, чьи боги тебе милей нежели родимые. Давай-давай, ножками двигай. Не зли меня, Шутник. И со словами этими развернулся обратно к Альреку, которому тоже бы взбучку задать неплохо было бы. Да то потом, когда проводят в последний путь воина, хоть и почти незнакомого, а хирдом принятого. Подозревал Бернхард, что никто кроме него да лекаря за дело это не возьмется.
Сигват: Вожди не боги. Не всегда им, занятым земными заботами, случается поспеть в первый момент, дабы быть свидетелями происходящего и по заслугам осудить виновных; но бесчестие тому хёвдингу, который не сумел появиться в нужный - пока хирд еще достоин называться хирдом… - Вернулся? – буднично поинтересовался у Косолапого вождь, но трудно было сказать, кому больше из собравшихся предназначались его слова. И мало чем голос Сигвата сейчас отличался от обычного; даже руки, когда он говорил, были свободно опущены вдоль тела, не касаясь рукояти клинка у пояса. Лишь скулы, сведенные добела, выдавали в мужчине клокочущую ярость и недовольство случившимся. - Я не держу в своей дружине паршивых щенков, - проговорил он внятно и хмуро на словенском, чтобы его слышали и понимали не только собственные воины. - В ней место тем, кто по праву считают себя Волками Одина... Заберите тело и похороните хазарина. Как он того заслуживает. Это были последние слова хёвдинга, перечить которым любому из присутствующих значило - навлечь на себя верную погибель. Эпизод завершен.
полная версия страницы