Форум » Сказания и летописи » "...и родословья их перечисли" - берег реки Куньи » Ответить
"...и родословья их перечисли" - берег реки Куньи
Флоки: Хронологическое продолжение отыгрыша "...милую ждал я, таясь в тростниках". А, может, и нет. С седел сойдем! Сядем с тобой, о княжьих родах начнем говорить, о героях, чей род от богов ведется! О родичах древних ты расскажи мне и родословья ты перечисли! Песнь о Хюндле
Ответов - 33, стр:
1 2 All
Флоки: ... Прогоревшая ветка с глухим шорохом осела, взметнув вверх сноп малиновых искр и обдав близко сидевшего к огню Флоки волной жара. Ненадолго впрочем: даже в разгар лета от близкой реки продолжало тянуть туманом, и хирдманн, хоть и был привычен к ночевкам на воде, поневоле зябко дернул плечами. Ночи здесь были светлые, не успеешь одну зарю проводить - вторая занимается, для корабела и путника - дело одновременно хорошее и дурное. Впрочем, в местах посевернее, хоть в том же Нурланне, куда случалось нортумбрийцу забираться на извилистом своем пути, ночи были как белый день и, как говорили, длились по полгода - радоваться бы, да одна беда: встанешь, ляжешь - все день да день или же ночь да ночь. Так и рехнуться недолго. Но сегодня засиделся он у чернавиного костерка до самой что ни наесть темноты. Уже и закат погас, и звезды повысыпали на черное небо - а встать да попрощаться ноги не шли и душа не просилась. И сама травница, противу обыкновения, не гнала его от костра, вспоминая злую молву да завистливые наветы. Скоро, того и гляди, уже восток заалеет - а все не гнала. ... Звезды здесь были знакомые, частые, искристые, словно рассыпчатый жемчуг в платке торговца или крупа, что перебирает узловатыми натруженными пальцами умелая хозяйка. Словно в подтвержденье, нет-нет, да одна из них срывалась, скатываясь по небесному столу, чтобы скатиться по кромке леса и потеряться между ветвями. Было время, Флоки готов был бы ноги по уши стереть, чтобы найти такую диковину: знающие люди говорили, что звезды эти рассыпаются в чистое серебро, из которого если отольешь монету - она всегда к тебе возвратится, кольцо - никогда не сносится и не потеряется, а ежели с кольцом тем прийдешь свататься - никакая тебе не откажет, потому что Луна, как известно, есть воплощение женской сути и любая, будь она королевна и первая на земле красавица, ей, как кошка валерьянной траве, подвластна. Сейчас же, однако, хирдманн не мог нарадоваться, что не нашел звезды и не отлил себе такого кольца, потому что дернула бы его нелегкая, как пить дать, испытать его силу - а там бы пришлось бегать до конца своей жизни от ненужной жены, и, как знать, не пропустил бы он в этом случае тропку, приведшую его в лунную ночь к порогу росской красавицы. Можно было бы, конечно, подарить такое кольцо и самой Чернаве, да вот же в чем штука: причаруешь ее, а потом будешь всю жизнь маяться, что не к тебе она сердцем приросла, а к побрякушке наговоренной, и не тебе ее душа и ее сердце радуется, а подневольно, обманом в плен взятое, томится, а избавления от той ворожбы уже нет. Последнее размышление навело Флоки на совсем уже тревожную мысль. - А где гребень-то мой?- поворотившись к Чернаве спросил он, не зная, как объяснить свое внезапное беспокойство, и, признаться, не очень о том заботясь в сравнении с растущей тревогой. От его движения, вернее, от того, что он потревожил ветку, которой до того ворошил уголья, пламя снова рассыпалось частыми искрами, вынуждая нортумбрийца невольно отклонить голову и прикрыть глаза.
Чернава: - У меня, - удивленно отозвалась Чернава. - Ты же мне его нес, иль не так? Может, к какой другой раскрасавице подкатиться с подарочком замыслил? Так я верну... Сказано это было легко и ласково - ни к чему и объяснять, что шутит женщина. Рука скользнула к костру, в пляшущем свете словно ожили диковинные звери, вырезанные на матовой поверхности гребня - шевелили лапами, потягивались сильными телами, поводили ушами... а может, просто заслезились у Чернавы глаза от дыма (сама подбросила сырых веток в огонь, чтоб комаров разогнать). - Красота, ах, красота какая... А из чего сделано - знаю! Один заморский купец шкатулку продавал, да дорого ломил, не сговорились мы... Сказывал - из рыбьего зуба. Как думаешь, врет? Видал ли ты, свет мой, в дальних краях рыбин с этакими зубьями?
Флоки: Зеленоглазый только усмехнулся в ответ. Рассказать ей, что видел в открытом море и рыбу с твою гору, а из спины родник бьет? Или что своими руками держал чудо морское о десятке ног, да на каждом по сотне ртов, безглазое, с хищным клювом... или про иное чудо, словно из киселя сотворенное, да только не приведи асы его языком потрогать! обожжет, обожжет не хуже крапивы, потом, словно прокаженный, в волдырях ходить будешь! Так ведь не поверит. - В мире чего только не бывает,- фьолменн откинулся на спину, прилегая на локоть, прямо на наломаный да сваленный поблизости от костра лапник, заботливо укрытый его кожаной безрукавкой, на случай, если красавице вдумается задремать на колючем да пышном ложе. Но пока Чернава сидела рядом с ним, а спину Флоки нет-нет, да начинало потягивать холодным дыханием утра. - Не простыла бы ты, осина моя статная,- проговорил он, с удовольствием, понятным только мужчине, обращающемуся к своей женщине, оглядывая статную фигуру гардариканки. Правду сказать, попадись она ему в иной день, в самой людной толпе - долго бы вспоминал, да вослед поглядывал. Всем взяла колдунья, и ростом и статью, и по земле-то плыла, словно лебедь белая, а уж про иное и думать не след - голова закружится. Что нашла она в нем, неказистом, не рослом, невидном рядом с товарищами? - Тебе бы на сырой-то земле не сидеть,- продолжал он кладя руку рядом, но не осмеливаясь коснуться зовущих очертаний ее бедер и даже не прикасаясь к краю одежды.- Нутро-то все выстудишь, а тебе нельзя ведь..- тут он сообразил, что сказал лишнее, выдав свои потаенные мысли, и, кашлянув, быстро вернулся к предмету их разговора. - И рыбы бывают с зубами, и даже, говорят, с крыльями. Врать не буду, живой ни одной не видел, а только сказывал мне бывалый человек, и сушеную даже показывал - да только врунов-то по нашим временам развелось предостаточно. И чего не отродясь не бывало, расскажут. Усмешка мелькнула на губах Флоки; снова поднявшись, он потянулся к чернавиной руке, держащей перед огнем дивно украшенный гребень, и осторожно взялся за другой его край, однако, не отбирая. - Видал я в городе Миклагарде как-то хитрована одного: стоит шатер, возле него зазывала горланит, мол, чудо-юдо лесное, меховая рыба да водяная собака, мяса не есть, одну рыбу любит, и живет-то в воде, а наместо лап у нее четыре весла... ну или плавники, вон как у той рыбы. Улучил момент, да рыбу-то и подковырнул - ан она из цельного куска мяса, без костей, да только мехом чутка сверху обшита. Собаку, правда, трогать не стал, живое все же существо... да все равно обман. Он рассерженно фыркнул, негодуя против обманщиков, процветавших в столице древней империи и жульством своим промышлявшим немалые деньги в то самое время, когда он, воин и охотник хоть куда, ворочал неподъемное весло на рабской галере.
Чернава: Чернава заулыбалась на рассказ о меховой рыбе и послушно придвинулась к костру - не потому, что замерзла, а из удовольствия, что ее мужчина так о ней заботится. - Рыба с крыльями? - прищурилась она, мысленно прицепив громадной щуке орлиные крылья. - Эко диво на свет урождается! Да такая тварь могла бы на лету птиц ловить!.. А с зубами - это и у нас бывают... Щуки, знаешь, какие вымахивают? Как от меня до вон той орешины, такая большущая! Сама видала... ну, не живую, а хребтовую кость. Щучью хребтину у нас на воротной притолке вешают, от морового поветрия... так у одного рыбака на воротах такая кость с зубастой головой висела, что детвора пугалась... А еще у нас в бочагах да в омутах такие сомы живут, что не то что пса - даже человека в воду утащить могут. Те сомы до глубокой старости доживают - большущие, как бревна, водорослями обрастают... Рыбаки их острогой не бьют, чтоб не прогневать водяного. Сом - водяному конь, речной хозяин на соме верхом в лунном свете катается да на дудочке играет... Женщина замолчала и странно заулыбалась, словно припомнив что-то необычное, невиданное, для человеческих глаз запретное - но все-таки увиденное... словно зазвучал в памяти напев тростниковой дудки...
Флоки: Флоки тоже улыбнулся, но не потому, что ему знаком был напев, о котором говорила травница, а оттого, что ее лицо озарилось тайной, невнятной разуму, но заставлявшей дрожать сердце радостью. Радовала и ее неожиданная покорность - не робкая, девичья, а женская, сладкая, с вывертом да подковыркой; не квочка глупая, а невиданная царь-птица, выпустишь из рук али ухватишь неловко - либо клюнет либо вовсе улетит, и поминай как звали. Верно говорят, что дороже всего то, что труднее досталось. Да и досталось ли, пойди еще разбери. - Все бывает,- в который раз подтвердил он известную истину; оставив гребень, потянулся за безрукавкой и осторожно опустил ее не чернавины плечи, укутывая в поношенную вещь, словно в дорогой бархат. Ничего, до поры потерпит, а там уж засверкает она нарядами да каменьями, так что любому завидно будет. - И так бывает, что и королевны в избушках лесных живут, да захожих бродяг потчуют,- без всякой задней мысли проговорил он, не думая убирать руку, обнимающую зазнобу и блестящими глазами глядя на травницу, словно желая запомнить каждую черточку ее облика, на случай, если завтра вдруг пробудится, а чудной птицы и след простыл.- Чаще, правда, в хоромах дорогих болотные жабы квакают... Сомов ваших я видал,- кивая с важностью, признал нордменн, которому за два года случалось охотиться почти на всякого зверя и птицу, что водилась вокруг Белого яра.- Водяному на таком ездить - в самый раз, со всем своим семейством. В наших краях таких нету,- то ли посетовал, то ли честно признал он превосходство словен,- зато есть водяные кони, из себя белые да гладкие, словно из тумана сотканные. Красоты, говорят, необыкновенной, разве что копыта задом-наперед переставлены. И если увидит знатный воин, ни или просто прохожий такого коня, ничего ему больше не надо, только бы сесть да покататься. А конь-то в воду шасть и готово дело, да хорошо если один, а то вместе с седоком. А шутки ради обернется девкой красивой...- он потрогал усы, удержавшись от шутки про то, что на иных девках тоже любой бы мечтал поездить, да не всем везет. - У вас, я слышал, тоже такие зеленые девки водятся,- взгляд Флоки устремился к реке, подернутой слабо сияющим туманом. Казалось, что его отражением в небесах были легкие перистые облака, подернувшие звездную россыпь, и скрывшие от глаз бесконечное сияние.
Чернава: - Зеленые девки? - удивилась Чернава. - А! Ты про омутниц да водяниц? Так у них только кудри зеленые. Зато длинные, красивые... и всегда с них вода течет. Они любят по лесу шляться, и кого встретят - насмерть защекочут... Чернава резко, встревоженно вскинулась, встала на колени, обернулась к Флоки, словно вот сейчас, прямо здесь, любимому грозила опасность. - Родной мой, ежели пойдешь один в лес ночью - прихвати стебелек полыни! Прихвати, в том худого нет, это же травка... А ежели встретишь омутницу, спросит она: что, мол, у тебя в руках? Ты ей отвечай: полынь! Она испугается, крикнет: "Сам ты сгинь!" И убежит прочь. А если... Тут Чернава поперхнулась. Незачем рассказывать любимому, что если ухитрится он бросить ту полынь в лицо русалке - станет она кроткой, покорной и вреда не причинит... Вот еще! Своим глупым длинным языком учить мужа, как приручить смазливую стерву с зелеными патлами... И быстро, чтобы Флоки не заметил заминки, рассказала Чернава про мельницу неподалеку от Белого Яра. Жаловался мельник, что водяницы полюбили, паршивки, кататься на колесе, а от тех затей колесо часто чинить приходилось...
Флоки: Светлые брови Флоки дрогнули, сходясь над переносицей. То ли насмешничает красавица, то ли и впрямь его за младенца какого держит? Ни рук, ни ног, в первый раз в лес без няньки собрался? Может, еще помочи привяжет, как к той козе, да пса караулить посадит? Однако ответил он спокойно, лишь слегка голосом давая понять, что советы премудрые росской колдуньи ему, охотнику-зверобою, как бы это сказать... слегка запоздали: - В земле-то вашей, я погляжу, и не одно чудо водится. Как мужики-то ваши в лес ходят, али все с ног до головы ладанками да оберегами обвешены, а жена за ними оружие тащит, потому как самому не снести? Ты, ягода сладкая, смекни для себя: у вас свое дело, у меня свое. Мое дело - в лесу да на бранном поле, твое - у очага да в опочивальне. Смешивать их никому не должно,- темные прищуренные глаза твердо взглянули на Чернаву, словно проводя ту невидимую черту, за которой пролегало исконное бабье царство и те привольные мужские угодья, где даже женатый мог ощутить себя вольной птицей, расправив крылья на веселой попойке или во время битвы. Затем, словно желая смягчить впечатление от неукротимой твердости, быть может, даже жестокости своего ответа, Флоки тряхнул волосами, запуская руку в нестриженую гриву,- и кривовато улыбнулся. - Однако же, з0ря моя ясная, вскорости и у меня какая зеленая водоросль заведется. Обиходила бы, что ли, приголубила мужа-то, а то ведь на люди скоро будет показаться позорно.
Чернава: Чернава не ответила на его кривую улыбку - глядела прямо ему в лицо глазами, в которых медленно гас веселый огонек. - Ты - муж, ты - хозяин, - сказала она негромко и строго. - А только ежели ты травницу решил у печи да в опочивальне запереть, так лучше привяжи мне на шею камень да в реку брось. Пока сверстницы мои, девчушки юные, с парнями перемигивались да мужа выбирали, я зелья варить училась. Тайны леса знаю, силу трав знаю, чужую жизнь сколько раз в кулаке держала, со смертью сколько раз билась... Впервые я встретила того, кому свою судьбу без оглядки в ладони положу. Так не загуби ее, Флоки! Коли велишь - будет мне дорога от печки до порога. Подчинюсь, заброшу травы, кину ведовство, в ночной лес дорогу забуду. Но это уже... это буду не я. И не жить мне так долго, сердцем чую. Захирею, умру... Такие слова зря не говорятся, уж поверь.
Флоки: В груди от этих слов сухо кольнуло от чернавиных слов, а особенно - от тревожного, убывающего ее голоса. Верно говорят, милы бранятся - тешатся, а вот теперь пошла между ними рознь настоящая, на которой, как на тонком льду, шагни шаг - и все поломается. Но, однако, за всеми словами, словно за многоцветными одеждами, скрывающими статное женское тело, Флоки сумел - или показалось, что сумел - различить иные, важные словеса: и малы они были, с горчичное зерно, да сладки для его сердца. Вот только как ей растолковать, как объяснить-то? - Как сказал, так и будет,- нордменн тряхнул головой, снова откидываясь назад, но на сей раз уже не ложась, а всего только опираясь на отведенную назад руку.- А сказал, что мое дело - в брани да на охоте; остальное - твое же, и по пятам ходить, под подол засматривать, как инде принято, я не охотник. По парням молодым бегать станешь - не взыщи, разговор будет короткий, ветров много, да все мои от века, а остальное...- на мгновение отвернувшись, озирая потемневшее небо и узкий серп луны, острым краем резавшей по его едва нарожденному счастью, промолвил Флоки. Промолвил, да не закончил, потому что комком в горле встала минута, когда, может быть, придется ему навсегда выйти в дверь, оставляя Чернаву одну в просторном доме, который уже примерещился его сердцу. Однако, показывать свои тревоги мужчине, да еще кому язва такая, ведьма лесная, досталась, было никак не уместно,- поэтому, выждав, когда угомонится подлая дрожь, пробравшая его до самой макушки, протолкнув-таки ее внутрь, нордмен таки повернулся к Чернаве. - Да ты, красавица, подобру ли идешь-то за меня?
Чернава: - Подобру ли иду? - искренне удивилась Чернава. - Да я за тебя не иду, я за тебя бегом бегу... Как ты сказал, так и будет? А я и не перечу. Мне муж нужен, а не солома у порога, об какую ноги вытирают. А по парням молодым только дуры бегают - да те, кому муж совсем уж худой достался... мне-то зачем? Опустила глаза, скрывая мгновенный укол в сердце. "Ветров много, да все мои отвека..." Правду сказал! Рано или поздно уйдет за любым ветром, такого к подолу не пришьешь, в чулане не затворишь... Что ж, на роду им так написано. Ее, Чернавы, забота - чтоб было у Флоки место, куда охота возвращаться... Преодолев короткую пророческую тоску, женщина улыбнулась: - А и то - обиходить тебя, что ли, кудлатого?... Коль не боишься, что до лысины причешу...
Флоки: Хотя гроза, вроде бы, разрешилась, и, как смутно чувствовал Флоки, не ко взаимной вражде - а, по чернавиным словам, и вовсе к ладу - эта же тоска перед неизбежным расставанием стиснула и его дотоле часто бившееся сердце. Так бы и схватил в охапку, до хруста, переломал бы белые косточки, выцеловал бы красные губы; вдвинул бы ребра в ребра, чтобы хоть в смерти слиться и никогда не расстаться - да как? Мужик и работник, и воин, и даже ложась спать, не знает, вернется ли утром, али оборют его, сонного, старые раны да долгие годы. Хотел бы, может, сидеть вот так-то, возле лесного костра, частые звезды считаючи - да кто ж поле вспашет, от врагов оборонит, избу наладит, в море выйдет? И работника нанять - капитал нужен, да все одно никуда без хозяйского глазу. Но, как не уговаривал себя Флоки, как не напоминал, что таков обычай от веку, тоска не уходила, а лишь становилась шире, глубже, с вязкой глухой болью вынимая из него душу. Нортумбриец поспешно закрыл глаза, чтобы не выдать слабости, не завыть, как хотелось, волком косматым на молодую луну - но рука его подломилась и мужчина навзничь упал на колючие еловые лапы. И тут же вывернулся, обхватив рукою, уткнувшись в теплые гладкие колени Чернавы. - Глупая ты моя! Это слово, "глупая", вырвалось взамен другого, какого - толмач, изъяснявшийся беструдно и на крайнем Западе, и на севере, и в землях, что посередке, найти так и не сумел. Перемешались и эта тоска, и звездная ночь, и тепло костра, и сладкие речи зазнобы, темные ее очи, жаркие объятия, и дальнейшее, еще не бывшее, но такое манящее: общая постель, теплый дом, дети, которых он на руках в первый раз вынесет к солнцу, огненные ласки и леденящее, бесконечное ожидание. Сказать это в одном слове Флоки, прозванный Вестью, не мог или не хотел, будто боясь, что, раз сказанное, выпорхнет оно из груди, словно летучая птица, и украдет, унесет прочь хотя бы частицу того, что бродило сейчас, словно вино, в его закипавшей крови. А делиться этим, кроме нее, черноглазой колдуньи, он не хотел бы ни с кем. - Долгожданная ты моя,- зарываясь сильнее лицом в ткань ее одежды, не то прошептал, не то коротко простонал нордменн.- Желанная...
Чернава: Тоска разом растаяла в сердце Чернавы, жаром обдало душу. Что будет, то и будет, чего заранее-то скулить? А сейчас - вот он, долгожданный, зеленоглазый... головой на ее коленях... Вряд ли сейчас Чернава сумела бы подняться: подвели бы ноги, ставшие непослушными... Женщина достала из-за пазухи гребень. Как ни взволнована была, а задержала взгляд на резных диковинных зверях - уж очень они ей понравились! И пустила она это добродушное зверье гулять в темных спутанных кудрях. Нежно, бережно вела гребень, чтоб волоска лишний раз не дернуть. Потому что каждый волосок сейчас был Чернаве дороже любых кладов королевских...
Флоки: Никому и никогда - разве что матери во младенчестве, да старухе-няньке в детстве (то есть лет до шести, когда ночью аквитанка подняла их с братом из мягких постелей, да, не давая протереть глаз, усадила вдвоем на коня, чтобы бежать прочь из грозящего тишиной замка) не давал Флоки прикасаться к своей черной гриве. Гребни и заморские мыльни не особо-то жаловал, больше обходясь пятерней, заплетал, по варяжскому обычаю, в косы; отрастут дольше нужного - ножом и под корень. Девкам же, опасаясь ворожбы, он и вовсе не давался: кто их разберет, что надумает нашептать иная искусница над черным волосом, нетерпеливо сжигая его в племени свечи. А вот теперь понял, что лежать так, уткнувшись, не дыша, только вдыхая дивный, зовущий аромат женского тела, лившийся волной от горячего лона - худшая из ловушек, что мужчина может встретить на пути. И душу за то отдать, кажется, не так уж и страшно. Руки нортумбрийца сами собою сомкнулись кольцом вокруг гибкого стана колдуньи; подтянувшись на локтях, он прижался к ней шеей и грудью, в которой неистово билось сердце, толкая сына укутанного в туманы Альбиона к каким-то пугающим далям. И виделись ему там вещи совсем уж бесстыжие, даже не виделись - мелькали, как языки пламени в темную ночь, обжигающие и жадные. Не вынеся этой муки, хирдманн перевернулся, устремив на Чернаву взгляд, от которого, кажется, могла поплавиться самая крепкая сталь. - Ох, красавица моя, дай только срок - распущу я твои косы русые, заломлю тебя ракитовой веточкой; застонешь ты, моя милая, как осинка под ветром... Увезу тебя за тридевять земель, на остров, где только буря да ветер, да соленая вода, чтобы никто не нашел, никто тебе на глаза не попался. Позабудешь тогда мужу перечить...- он засмеялся, но смех вышел хриплым, прерывистым, будто лежащему на траве мужчине не хватало воздуху, или душила его разлитая по крови жаркая страсть.
Чернава: - Остров... да, буря, да... чтоб никого... - как в бреду, повторяла за ним женщина, забывшая свое имя. - Да что ж у тебя за глаза такие не людские... глянешь - я ума решаюсь... увези, да, увези... И тут ее, словно плетью, хлестнул злой смех. Чернава опомнилась сразу, как бывалый воин просыпается от любого шороха. В трех шагах от костра стояла пышная молодица с ведром. Ведана, гадина подколодная... - Ох, люди добрые, - веселилась Ведана, - кому и в лесу перина, кому и бабьи колени подушка... Без стыда, без совести тут устроились - и как же это называется, а?.. Чернава не пошевелилась, только руки ее чуть сильнее надавили на плечи Флоки. Пусть лежит, он в своем праве! Заговорила негромко, ровно, жестко: - А ты и забыла, как это называется, Веданушка? Оно и понятно, годы твои не девичьи. И твой Нечай тебе напомнить не умеет - ах ты, жалость какая! Эх, осталась в Белом Яру соседка ваша, Осёна, она б Нечаю подсказала то, чего ты за весь свой бабий век понять не сумела! - Осёна-то тут при чем? - растерялась Ведана. - Да при том, что промахнулся Нечай, сменял девку на курицу. Иди квохчи на своем насесте, клуша!.. Ах, ты же с ведром! По воду шла! Увидала, чего сроду не знала, рот раскрыла, дорогу забыла! Захлопни поддувало-то, комаров наглотаешься! Ступай по водицу, да не поймали б водяницы! Они как раз дур набитых топить любят...
Флоки: Флоки, понятное дело, едва не сорвался с чернавиных колен - а как же, зазря что ли голубушка так по имени своему доброму сокрушалась! - да, почуяв, что держит она его за плечи, и недолго подумав, остался. Куда ж бежать-то, коли остаться велят, или им бабий злой язык ныне помеха? Вытянул руку, обхватил зазнобушку крепко, как смог,- да, не мигая, смотрел на дуру захожую ясными, насмешливыми глазами. Даже, пожалуй, с жестокою жалостью: мол, извини, красавица, если и было твое время, да вышло. И хотя не по себе ему было оттого, что потом пойдет опять вокруг милой гулять злой шепоток, колоть ее белые ноги репейником да крапивой,- все же приятно было ему слушать, как Чернава охаивает незнакомку. Ох и норов! Ох и зелье! ... Однако, Ведана потерялась бы ненадолго - какой деревенской бабе вновинку через забор да от плетня другую хаять, о чужие бока лясы точить?- и после первого мгновения готова была дать резкий отпор,- но в этот момент хирдманну пришла в голову шутка, по злости не уступавшая колдуньиным словам. Мягко, как кот, соскользнул о с горячих колен, и, спешно оглядевшись, вырвал из утоптанной земли какой-то пожамканный стебелек. Одним прыжком вскочил на ноги и очутился возле охальницы, протягивая ей неожиданный дар в вытянутой руке. То ли от злых да бессовестных его глаз, то ли от досады и обиды насмешница растерялась окончательно. Но фьлменна было уже не остановить: поймав ее за руку, он почти силой впихнул в нее колдовскую травку, оскалив в недоброй улыбке острые, словно звериные, зубы. - От водяных это, соседушка. Полынь. Говорят, помогает.
Чернава: Ведана растерялась. Ладонь ее поспешно разжалась, словно сунули туда не измятый стебелек, а уголек от костра. "Подарок" упал в ведро. - Вот и славно! - развеселилась Чернава. - Баба с пустым ведром - худая примета, а тут не с пустым будешь... Ты ступай, соседушка, ступай, не то опоздаешь - вся вода утечет, тебе не достанется... Будь Чернава одна, Ведана бы ей ответила - чай, не робкого десятка. Весь словенский стан перебудили бы две бабы своей ссорой! Но этот, с шалыми глазами, со злой ухмылкой... Не пришиб бы, кто его знает... Подхватив ведро, баба поспешно умелась к реке. - Обратно десятой дорогой пойдет! - победно улыбнулась Чернава вернувшемуся к костру мужу. И тут же посерьезнела. - Эх, ведь не хотела я до конца пути сплетникам свою головушку подставлять, чтоб косу мне трепали... А там ты бы нам поставил дом - и всем бы рты заткнул. Семья как семья, кому какое дело... Ну, что уж теперь горевать... Забудь, касатик мой, про эту дурищу. Расскажи лучше, на какой остров ты меня умыкнуть хотел? На свой Альбион? Нешто там только ветер да море?
Флоки: Недобрый, ох и недобрый взгляд проводил водоноску. И уж совсем дурным стал он, когда проронила Чернава скупые слова о доброй славе: может, и вправду, утянут дуру языкатую водяные, места-то незнакомые, темные. Эх, да сам же травку заговоренную ей в руки дал, оборонил. Ну, дурак... От огорчения Флоки как-то и сам поверил, что всучил окаянной злодейке не первый попавшийся сорванный стебелек, а именно ту самую, что было надо, полынь-траву. Но бежать отнимать, а то и подтолкнуть бабу в объятия водяных дев казалось ему делом дурным и невозможным. И так небось поостережется, вон как с лица-то спала; не захочет темною ночкой на скользком корне шею сломить. И все же досада разбирала его все сильнее - потому, вернувшись к костру и почти упав на лежанку из еловых лап, он ответил рассеянно, все еще пребывая в своих мрачных думах: - Что Альбион? Там ведь тоже злых-то языков да дурных голов предостаточно. Будь ты хоть конунгова жена, хоть красавица писаная,- да невзлюбят тебя и пойдет гулять по ушам: "Ведьма, ведьма". Коситься будут, а того гляди еще снасильничают, или вместе с домом пожгут... Неподвижные глаза смотрели прямо перед собой, и казалось, в них чередой отражаются какие-то старые и страшные призраки. - Такое же место, как и другие, те же люди, такое же небо,- заключил он свои воспоминания тихо, утыкаясь подбородком в сложенные перед собой руки. Темный взгляд снова вернулся к Чернаве, но только не было в нем прежней яркости: угрюмый, потухший, словно бы это ее с их детьми подняли посреди ночи от хриплого воя за окнами, словно бы им, голыми да босыми, случилось недавно бежать темными коридорами, хоронясь от каждого шороха, от крыла пролетевшей птицы. - Да и... давненько я не был там. Там христиане сейчас,- он ощерил один клык, ровно пес, которого дразнят крикливые и неразумные дети.
Чернава: Встревожилась Чернава, почуяв, что любимого мучают тяжкие воспоминания. Захотелось обнять его, прижать голову его к своей груди, сказать: "Забудь. Что было, то прошло. Ты не там, а здесь, рядом со мной". Но женщина промолчала. Она уже поняла: варяг не любит, когда его опекают. И жалости боится. А память о худом она, дай срок, и так прогонит. При ласковой жене у мужа не будет времечка дурное прошлое ворошить... - Что-то я про христиан слыхала, - сказала она негромко. - А твоя родная земля... расскажи мне про нее! Неужто ее совсем нельзя добром помянуть? Уж люди там точно должны жить не распоследнего десятка... если по тебе судить!
Флоки: Нехитрая лесть, спорхнувшая с губ травницы, заставила Флоки улыбнуться. Хвастовством да краснобайством, столь отличавшим его побратимов, черноволосый хирдманн не отличался, похвалы и брань принимал равно, обид не показывал, за доброе слово благодарил,- да только от кого, кроме себя, ту похвалу в глухом лесу, на одинокой дороге услышишь. Жив, во здравии - вот тебе лучшая похвала, а трепаться, перекрикивая повесть о чужих подвигах, половина которых - вранье, а вторая с десяток раз приукрашена - покорно благодарим. К тому же женским словам он давно веры не имел, потому как баба - что птица на гнездовье: где спать легла, там и родина, кому подушки взбивает - тот ей и князь, и защита, и самого Тора за пояс заткнет. Потому-то отнесся он к чернавиным словам с некоторой прохладцей, усмехнулся только, потерев бороду о разорванную ладонь. - Про них кто теперь не слыхал? Заполонили всю землю, словно муравьи по весне, молятся своему богу, к деревяшкам прибитому, да говорят, что жить надо бедно и врагов своих прощать и благодарить. Дескать, дал тебе прохожий человек в зубы - утрись да скажи спасибо, не иначе за то, что глаза не вышиб; дом твой пожег да скотину побил - благодетель, спас от жадности да богатства, - а уж коли совсем свезло, да на тот свет детишков твоих отправил - не иначе, должен ты за него век пресветлых асов молить, за то, что попали-де они в самую ихнюю Вальхаллу. Да и Бог-то их сам не сплошал, послал своего сына на землю порядок чинить - да только отправил его не к князьям вашим, да нашим ярлам, а к ворам да бродягам, с девками заблудшими шататься. Прибили, конечно, беднягу, приколотили не то к столбу, не то к древу, вроде как нашего Одина, и давай радоваться, мол, коли воскреснет, так и нам потом через него живу быть. Мать рассказывала,- усмехнулся он, чтобы как-то пояснить свои богатые знания несимпатичных ему христианских законов.- Сама-то она не из наших, отец ее с южных земель привез... ну не то чтоб совсем с юга, где черные люди водятся, поближе... Может быть, потому и говорили, что ведьма она,- неожиданно заключил нордменн, возвращаясь к печальному разговору, который до конца еще не отпустил его растревоженных мыслей. Сел, скрестив ноги, стараясь устроиться так, чтобы Чернаве не слишком бросалась в глаза изрядная весьма явственная выпуклость под рубахой, в том месте, где ноги к животу присоединяются, и продолжал, уже явно развеселясь, потешаясь над заблуждениями людей, верящих в разных и часто совершенно безумных богов: - А колдунов-то у нас и без христиан было-то предостаточно. Видал я, к примеру, на юге камни, называемые Хоровод Великанов - и точно, смотришь и веришь, что это тролли какие не то в пляске сошлись, не то хоронить кого надумали - и зазевались, окаменели под утренним солнышком. Стоят себе кругом посреди зеленого поля, подойти, а тем более уж зайти в круг - оторопь берет. Потому, сказывают, были там некогда древние народы и построили они тот хоровод, привезя камни не то из Каледонии, а и то еще дальше - из-за пролива. Каледония это северные, горные земли,- поспешно прояснил он, откидывая назад упавшие на лоб темные волосы.- Прозывание сие означает "холм, поросший лещиной", хотя орешника я там видел чуть, а вот вереск - чуть не в пол-человека, да такой духмяный, что с ног сбивает не хуже твоего меда. Красивая земля...- он улыбнулся, вспоминая яркие голубые озера и покрытые мхами тяжелые скалы. - Да тебе скучно, поди, и слушать про это?
Чернава: - Скучно? - распахнула глаза Чернава. - Да я бы слушала и слушала... Вот родиться бы мне парнем - сроду бы в дому сидеть не стала, всю бы землю прошла, от порога да вслед за солнышком. Ну, а раз уродилась девкой, так мне радость - слушать, как про чужие страны бают. А самой странствовать... ну, подолом дорогу мести - много не наметешь... Тут Чернавушка слукавила. Юность у нее выдалась непростая, по свету малость побродить пришлось - не в Белом Яру она на свет родилась. Но о том откровенничать она не собиралась. - А вот ты троллей помянул... это кто ж такие будут? И почему они под солнышком должны окаменеть? Или это нелюдь какая?
полная версия страницы