Форум » Сказания и летописи » "Мне снилось - в палате медведь появился..." - вскоре после отплытия » Ответить
"Мне снилось - в палате медведь появился..." - вскоре после отплытия
Флоки: "Мне снилось - в палате медведь появился, столбы вырывал и лапами взмахивал с топотом громким; дрожали мы в страхе,- многие в пасть к нему попадали!" Гренландские Речи Атли
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Флоки: ... Солнечный луч, вынырнув из-за облака, больно ударил по глазам, заставляя Флоки, барахтавшегося в мутном, тревожащем сне, с ворчанием повернуть голову. Черные волосы, словно плотный занавес из некогда дорогого, но обтрепавшегося в лоскуты бархата, упали с глаз раненого, отгоняя последние видения. Следопыт сел, недовольно морщась, темными после ночных кошмаров глазами скользя по палубе, с трудом отделяя явь от смущающих грез. Кошмары ему снились редко, но метко, и хотя этот был слишком уж очевидно навеян болью свежих ран, был он слишком реальным, а оттого особенно паскудным - из тех, от которых покрываешься потом и сердце выскакивает из груди, будь ты хоть десять десятков раз хирдманном, исходившим моря вдоль и поперек под знаменем с изображением ворона. ... Хотя злее всего болел бок, изорванный до костей и вынуждавший желваки на щеках играть, как вода на пороге, более всего беспокоила Флоки разбитая рука. Лучник зависим от своих рук куда более, чем суровым воитель с саксом или мечом, и потому следопыт с тревогой принялся ощупывать разбитый сустав. Удовольствие от того было, прямо сказать, никаким, так что в итоге даже терпимый к боли нордмен оставил самоистязания и, дрожа, прислонился к фальшборту. Сердце его громко билось в ямке между ключиц. Но все рано или поздно проходит - и самая лютая боль унимается если не течением времени, то мыслью и необходимостью. А необходимость назревала - и, стиснув зубы, мужчина заставил себя оторваться от опоры и, поднявшись на ноги, принялся распутывать ремни, удерживавшие на месте его брюки.
Сокнхейд: Сокнхейд сменился на веслах. Настала его пора отходить от весла и поспать. Только вот спать не хотелось. И весло освобождать тоже не хотелось. Но все же пришлось. Шутник сел на низкую скамью, подложил под зад свой синий плащ и начал править лезвие секиры, преизрядно зазубренное о чужие мечи и доспехи. Как бы странно это не звучало, но коренастый воин не был серьезно ранен ни в одном из прошедших сражений с Соколом. Мелкие царапины - не в счет. Кремень мерно "вжикал" по острию, руки сами выполняли привычную работу. А мысли ушли далеко за пределы драккара, рассекающего воды реки. Где-то вдали были родные фьерды, столь суровые, что закаляли будущих воинов получше любых отваров. Только что толку от этих далеких фьердов, если нет дома, куда можно вернуться, где тебя встретят с радостью на лицах. Он вздохнул и глянул на воду. Кто-то зашевелился и через несколько мгновений приглушенное, но отчетливо слышимое журчание внесло свою лепту в окружающие звуки. Флоки Весть отходил от нанесенных ему ран. Что за зверь его так подрал? Тролль его знает. -Я бы, конечно, помог,- спокойно сказал Сокнхейд,- но держать я тебе не буду. Ухмылка растянулась по лицу почти от уха до уха. -Как я погляжу, ты идешь на поправку... Еще пару раз через борт перевалишься и можно опять в лес отправлять...
Флоки: Странного светлая, почти золотистая бровь нордмена, утонувшая в глубокой глазнице, едва видимо дрогнула. Прорезавшие лоб морщины разгладились, словно какой чародей шепнул утишающий наговор - ненадолго, впрочем, до первого же движения, которым хирдман привычно отбросил назад волосы, падающие на глаза. И так же, задрав подбородок, он повернулся к подавшему голос Сокнхейду. Блестящие как полированный камень в девичьей подвеске глаза укололи лицо невысокого воина. ... Напоминание о том, что он, охотник, не раз валивший из-под рогатины огромного, воняющего, словно демон преисподней, медведя, не залегшего на зиму в берлогу (шатуна, как называли его здесь, в Гардарике), стал жертвой зверя, было болезненно для самолюбия больше, чем Флоки хотел показать другим и сознаться себе. Никто, кроме норвежских скал, не переживет Конца мира, и никому вечно не бегать от хладных, как северные льды, и глубоких, как фьорды, объятий Смерти - но зверобой, пусть даже он не идет убивать легконогих косуль, а ищет встречи с равным противником, встает на след, надеясь на возвращение. Сокнхейд слишком легко тронул рану, которой судьба была заживать куда дольше других: не ту, что охотник едва не был убит жертвой, но ту, что он не сумел избежать ее когтей и клыков. Флоки и сам не поверил бы в то, что произошло четверть луны назад в неприветливых лесах возле Белого яра - но куда было деваться от правды, врезанной и вколоченной в собственное тело острыми лезвиями? Правды болезненной, как и положено быть настоящей правде. Но знать о том помощнику Сигвата было никак не положено. Неторопливо закончив свои дела, он вновь подпоясался, туго, насколько позволяли повязки, наложенный легкой и ласковой рукой словенской девицы, даже не став заправлять тонкую кожаную рубаху, которую выменял в Миклагарде у ромеев. Рубаха эта была некогда сработана славно, и на ощупь походила едва не на тонкое полотно - но с той поры уже несколько раз успела прохудиться в самых носких местах, хоть и починялась Флоки с исправностью опытного шорника; в итоге, ее рукава от локтя состояли из целого ряда полосок, нашитых одна на другую, весьма разнообразного вида - что, впрочем, только укрепляло их, делая прочней и нарядней. Теперь же, после его злоключения, неизносимая вещь была грубо испорчена, зияя прорехами на боку, аккурат там, где под ребра вонзились острые, словно бритвы, когти неизвестного зверя. Не будь нордмен так плох после стычки, и не встань на его пути непреодолимая преграда в виде хвори и лица сердобольной славянки, он не преминул бы сыскать в лесу тварь, чтобы пустить на обновки ее собственную, продырявленную во многих местах драгоценную шкуру. В том, что зверюга издохла, проскулив несколько часов, а то и дней в непрестанных мучениях, Флоки не сомневался ни на секунду - исключая моменты, когда задавался вопросом, что все-таки это был за диковинный зверь. Сжав зубы для верности, чтобы несдержанным стоном не дать товарищам повода к новым насмешкам, хирдманн доковылял до дубовой бочки, в которой на корабле хранили пресную воду. Набрав полную горсть, он плеснул себе в лицо, не столько стремясь смыть грязь и пот, сколько прояснить разум, все еще пребывавший во власти марева; когда капли ударились и поползли по груди, заставляя вставать дыбом волосы по всему телу, он наконец почувствовал, что живой. Дальнейший туалет следопыта был столь же лаконичным: набрав воды в рот, он вяло принялся гонять ее между зубов, заставляя клокотать в пересохшем горле. Времени это заняло немного, но достаточно, чтобы дойти до все еще занимавшегося с секирой Сокнхейда. Длинная струя звонко ударилась о палубу в пяди от его ног. Зеленые глаза прищурились, когда лучник произнес с легкой усмешкой, ведя ладонью по подбородку: - Ну, в лес так в лес...
Сокнхейд: Длинная струя воды, пущенная Флоки, ударилась о доски пола драккара и разлетелась мелкими брызгами, оросив мелкой водяной пылью сапоги викинга. Сокнхейд на момент отвлекся от заточки и глянул на мокрое пятно. Потом на сапоги. Потом на лицо Вести и снова на пятно. -Зуб не твой выпал? А, это я наперед забегаю... Ну рассказывай, что тебя за кабан с медведем женатый порвал? А то ведь с этих словен и полуслова не допросишься толкового. "Зверь напал", говорят. Собака, вон, тоже зверь. Неужто от волка не отобъешься? Не верю я в это.. Он снова стал править лезвие, придирчиво его осматривая периодически. Сам он ходил с рогатиной на медведя, сам же видел, как Флоки с лука стреляет да ножи мечет, ежели дело близко к рукопашной. Не мог одинокий зверь порвать опытного охотника. Медведь бы схарчил так, что он бы сразу отправился к Одину. Рысь.. Рысь ломает шею своим весом. Кто тогда? Стая волков бы порвала на месте, костей бы не осталось. Жара стояла невыносимая. Даже от реки не несло прохладой. Хорошо, хоть мух не было и комары не заедали. -Пекло... Да..- Шутник отложил секиру и прошел мимо Флоки к бочке, чтобы вылить на себя ушат воды. В родных землях, на севере, такой жары не бывает. Тем не менее, уши викинг держал востро, ожидая начала рассказа.
Флоки: Начало этой прочувственной речи, сопровождавшееся редким для сигватова помощника проявлением интереса к бренному, Флоки встретил широкой улыбкой. Мало сказать улыбкой - такому оскалу позавидовал бы голодный волк, а Сокнхейд имел все возможности убедиться, что, ежели он и забегает вперед, то весьма и весьма далеко. Зубы у него были ровные, мелкие, и со странноватым скосом внутрь, как будто в далеком детстве хорошо приложил следопыта лицом об забор, и оттого обнажались они, как в бою, так и в улыбке, весьма редко, производя на слабых духом детей и женщин пугающее впечатление. Доброты в этой улыбке не было ни на ломаный грош. Разве что глаза Флоки, темные, слегка прищуренные, отражали не холод ледников, сползающих с гор далеко-далеко отсюда, а усмешку и вызов, который могут бросить друг другу только товарищи по оружию. Но упоминание о неизвестном звере заставило теплую зелень в мгновение ока уйти в глубину. Лицо хирдманна окаменело, длинный рот сурово поджался. Флоки владел собой хорошо, но в эту минуту самообладание изменило ему, как трусливый бонд, опрометью бегущий с поля боя при первом же пении тетивы. В следующее мгновенье следопыт угрюмо потупился, кляня себя и за сами раны и за то, что их боль не дает ему сохранять приличное мужчине спокойствие. Однако вопрос требовал ответа и Хэннингсон, отвернувшись, проговорил, не глядя на Шутника: - Зверь... кабы говорить мог, может быть, и назвался б, а так - нет, не судьба. Знаю одно,- рука, все еще покрытая сетью мелких и крупных ссадин, сжалась в кулак, комкая тонкую кожу рубахи,- если то и был зверь, то зубы у него из железа, а кожа - мореного дуба. Я не промахнулся,- он выпрямил спину со сдержанным достоинством, понятным каждому, кто хоть раз стоял лицом к лицу с разъяренным зверем.
Сокнхейд: Сокнхейд прищурился, увидев, как изменилось лицо воина, что был силен не телом, а выдумкой. Плюс к тому тараторил на языке словен так, будто с рождения пил молоко из груди словенской женщины и все восемь братьев, которые предполагались, разговаривали исключительно на нем же. Шутник обтер ладошкой лицо, чтобы с густой растительности сбежала вода, которая бы и так испарилась, но привычка - дело такое. -Дуб говоришь? А не сталь?- как-то все это настораживало. Уйти живым от Рюрика, не струсив, а отойдя до поры, только до поры, и нарваться в лесу на зверя невиданного? Все равно, что пройти через все фьорды, разграбить Йорк, спастись от троллей, что поджидают неосторожных путников и мореплавателей повсюду, и сломать шею, подскользнувшись на сыром камне.- А форма у зверя этого какая была? Рассказывай подробнее, а то я тебя начну считать..- он внезапно вдохнул, набрав полную грудь воздуха и сморкнулся за борт.- Хорошо.. Ах, да! Считать я тебя буду сказителем, что баять только и умеют, да жути нагонять! Ну не видел я еще ни одного зверя, чтобы рука мужчины не смогла оставить смертельной раны на теле! Зверь на то и зверь, чтобы бить его. Как и враг. Брови викинга поползли вверх. -А кольчуги твой зверь не носил, случаем? Может кто из соколят? Хотя он бы не пощадил... Да и зверь ради забавы не бьет. Тем более, что лето... Шутник с весьма серьезной миной глянул в речную гладь, разрезаемую носом "дракона". Все было ой как непросто. Лишь о трех существах, убивающих ради забавы, доводилось слышать ему. Троллям здесь взяться неоткуда. Оборотни... Возможно. И люди. мало ли, оставил подыхать в лесу, побрезговав добивать, а Весть оказался крепче, чем казался с виду.
Флоки: Терпеть Флоки за свою жизнь приходилось немало. Голод и холод, побои от грязных крестьян и раны, полученные благородным оружием - всему этому не было счета, да и смешно было бы пенять за это судьбе: все когда-нибудь лягут в нее, кто гнилой плотью, кто жарким пеплом. Но сомневаться в своем слове даже тем, с кем ему приходилось делить последний кусок солонины и рядом с кем, возможно, ему предстоит сделать шаг в Хель, чтобы изведать ласки подземной богини - такого он не спустил бы ни Сокнхейду, ни самому Волку. - Считают, когда жена в две луны выносила,- край его длинного рта пополз вверх, словно у щерящегося волка; ничем другим хирдманн не выдал, сколь оскорбительны были сомнения Шутника в правдивости его слова. К этой особенности своих соплеменников, привыкших раскрашивать, как петушиный хвост, даже поход с кухонным ножом на куренка, мирно лежащего в чужой миске и уже видящего себя вещим вороном Одина, никак не мог привыкнуть; первое время он постоянно покупался на пестрые самовосхваления и громкие потрясенья щитами, пока наконец, не усвоил, что если их разделить надвое, а потом еще вдвое, просеять на мелком сите, да остаток смахнуть с горкой - тогда, может быть, и увидится на дне малюсенькое зернышко правды. В другой день, не будь солнце таким непомерно горячим, не слепи так глаза водная гладь, и не мутись они ото сна - только ото сна, что он, баба, что ли, лежать на соломе и орать, когда ее раз-другой в шкуру пырнули?- Весть отвечал бы на исполненные сомнения речи собеседника куда резче. Но сейчас на равных драться с ним он не мог, искать снисхождения не желал, а с того света слишком недавно вернулся, побыв в гостеваньи, да не оставшись, чтоб еще раз захотелось ему любоваться на красно-синую образину Подземной владычицы. Поэтому и ответ его был так мягок, как то позволяли обстоятельства и не содержал в себе ни единой крупицы соли. Ну так, может быть, для остроты, чтобы жизнь медом не показалась. - Бывает, что на пьяную голову кто и дупло на дороге за девку примет, или по храбрости, от мухоморного соку на пня-злодея бросается... Тебя, жаль, со мной не было,- против воли, рот сложился в гримасу и, кажется, Флоки даже прифыркнул. Но то ли и в самом деле, поднялся он на ноги раньше положенного, то ли воспоминание о призраках смерти слишком крепко стиснуло его душу: нордмен почувствал, как палуба стремительно начинает уходить из-под ног, и, отбросив синий плащ Сокнхейда, покрывавший гораздо больше места, чем требовалось заднице бывшего кузнеца, опустился рядом с ним, стараясь, чтоб это не выглядело слишком поспешно. - Это был не зверь,- с убежденностью сказал он, когда сердце перестало оглушать барабанным боем, и мгла в глазах, наведенная то ли ужасом, то ли раной, то ли чарами неизвестного колдуна, отступила, позволяя ему различать доски, свои колени, а рядом - руки товарища, все еще обнимавшие подругу-секиру.- Но и не человек. Ты видал здешние капища? Здесь приносят жертвы богам, которые приползают из Хельхейма, чтобы пить кровь детей Одина. Я их видел,- прибавил он сдавленным голосом, в который раз изумляясь тому, сколько тайн и загадок таит эта прекрасная и обильная с виду земля, отличная от суровой земли севера. - Местные говорят, что их колдуны заставляют людей превращаться в волков,- добавил он скупо, предоставляя собеседнику самому толковать, что именно хочет сказать его недужный товарищ.- И какая-то тварь, если вспомнишь, напала на Хельги... давно, еще прошлой зимой.
Сокнхейд: Когда Флоки незаметно для остальных, как ему хотелось верить, ослабел, Сокнхейд не подал руки и не поддержал воина, чтобы невольно не унизить его - воин сам передвигается, пока в сознании, а руку подавать для поддержки терпимо только девкам. Вместо этого Шутник пододвинулся на скамье. Все-таки оборотень.. Мерное шлепанье весел по воде успокаивало. Это было звуком привычным. Вдруг кряжистый викинг метнулся к одному из весел и схватил за ухо гребца. -Ты чего это сидишь, уши растопырил? Большие шибко, никак?- покрасневшая морда опытного викинга, что сидел на веслах, вмиг стала столь забавной, что Сокнхейд не выдержил и прыснул.- Греби давай и уши заворачивай обратно. Вернувшись к Флоки, Шутник уселся на лавку и задумчиво почесал затылок. -Помню, отчего ж не помнить?.. Викинг силился понять, как это местные боги не могут уследить за... Хотя Асы ведь допускают существование троллей. Быть может, здешние боги просто заняты более важными делами, потому и не в силах уследить за всем происходящим. Край-то огромный. -А может,- неуверенно начал он.- Может это их боги пытаются чужаков спровадить? Как ни крути, а все одно - чужаки мы тут. Не наша это земля, хотя и приняла она нас ласково, как мать. Да видать дети ее не рады таким гостям. Он снова взял секиру и начал медленно с нажимом водить по кромке кремнем в одном направлении. Нет, семи пядей во лбу у скандинава не было, но все же он был в достаточной мере сообразителен, чтобы мочь развеять миф о глупости северян. Но эта ситуация могла кого угодно в тупик поставить.
Флоки: В отличие от товарища, стремящегося постигнуть таинственные законы мироздания, у Флоки к богам вопросов не было. Практически совсем. За свои скитания по городам и весям западной и восточной Европы он видел множество различных храмов, действующих и позабытых,- но вслед за финикийским купцом, появившимся на свет из-под бойкого пира проворного писаки, мог бы усомниться в том, что боги хотя бы изредка посещают посвященные им места. Следопыт не задавался вопросом о том, как совместить веру в гардариканского Ярилу или в разбитый кумир золотоволосого бога с луком и воронами; давно научившись принимать все таким, как оно есть, хирдманн вполне искренне был убежден, что, ежели есть, значит, и оно в этом мире кому-нибудь нужно. Кроме того, вне сил человека что-либо изменить. Потому мысль о том, что могущественный колдун, существование коих Хэннингсен ни на миг не подвергал сомнению, вздумал сыграть с неосторожным и не угодившим ему человеком злобную шутку, вызывала суеверную дрожь. - Сделать такое...- он шумно сглотнул, проталкивая в горло одновременно и слабость и комок брезгливого омерзения, которое будило в нем подобное злое могущество. Нет, пугающие и прекрасные сказки о том, что берсерки могут превращаться в медведей, с детства были впитаны воображением сыновей Хэннинга Эйриксона, и Ларс неоднократно и с восхищеньем мечтал, как овладеет этой наукой и сокрушит всех врагов одним ударом могучей лапы - однако Флоки относился к подобным колдовским штучкам скорее с опаской и недоверием. Боги наделили человека разумом, речью, и святым восторгом поэзии не для того, чтобы он без порток бегал по лесам, вгрызаясь в горло рабам и диким козам, и, чтоб добровольно согласиться на такое, нужно быть или безумцем или, действительно, нажить себе во враги могущественного колдуна - то есть, опять таки, человеком, лишенным рассудка. По счастью, в этих рассказках отсутствовал приобретший такую популярность впоследствии сюжет о том, что укушенный оборотнем сам превращается в волка; правда, Флоки приходилось слышать это от разных прохожих людей, но пока жуткий призрак едва маячил в памяти, не превращаясь в навязчивый страх. Впрочем, не совсем. - Сделать такое - жестоко даже для бога,- проговорил он, опуская лицо, от чего густая челка упала на глаза, скрывая их угрюмое выражение. За эту самую челку он и получал в свое время прозвище от окситанцев, в языке которых слово flòc означает прядь непокорных волос, и в очередной раз с изумлением отметил, как чудно, взаимосвязано и взаимнопределено в этом большом мире.- Но мнится мне, что боги, желая нашего исхода из Гардарики, могли избрать и иные способы, чем убить одного-единственного человека. Этим убитым, хвала Водану, был не он, а без следа сгинувший Хельги, но в этот момент лучник менее всего озабочен был точностью подсчетов. В южных краях он видал землетрясения и изверженья вулканов, да и на севере к услугам потрясателей мира всегда были обильные снегопады и льды, так что, наверняка, у местных тоже имелась в запасе парочка-другая таких трюков. К тому ж росы куда чаще сновали по лесу, чем викинги, живущие за счет добытого в бою; выходит, их боги желали покарать своих же собственных детей? Эта мысль показалась Флоки вполне резонной, и он не преминул ее высказать Сокнхейду. - Будь я гардариканцем, так я бы первый такого бога, что в вервольфов людей превращает, отверг. И капище бы его срыл, щелоком и пеплом засыпал, чтобы еще сто лет там ничего не росло и ходить туда было никому не повадно. Ибо вервольф есть уже зверь, но не человек,- с горячим убеждением произнес он. Черный глаз показался из-под занавеси черных волос, уже припорошенных первым снегом мудрости, и скосился в сторону пришлого руса, который выделялся даже среди немаленьких и отнюдь не тонких нордменов своей медвежьей грацией и отсутствием пристойной мужу растительности на лице. - И, мнится мне, что зверь этот сам должен бежать оттуда, где его могут убить.
Сокнхейд: -По-разному бывает..- задумчиво сказал Сокнхейд, отложив секиру в сторону. За бортом что-то плеснуло. Может рыба, а может кто-то неловко веслом о воду шлепнул.- Ежели предателя, так немудрено, что в зверя превратили. Если превратили.. Наступил черед ножа, кончик которого отломался, быть наточенным. Заученными скупыми движениями Шутник принялся елозить кремнем по клинку. Хороший нож требовал усилий, чтобы наточить его, но и чтобы затупить прокаленную сталь - нужно хорошенько постараться. -Зверя ж везде убить могут, если прознают, что зверь в шкуре людской. А еще слышал я, что некоторые сами оземь ударяются и волками становятся.. Или нож втыкают.. Теряют ли разум при этом, знать не знаю, но ведь не все, что сказано - небылицы. Крупицы правды тоже попадаются,- неспешно произнося эти слова, он тронул режущую кромку и поморщился, недовольный результатами. Такой нож можно взять со щитом в одну руку и орудовать им так, что удары щитом будут смертельны, даже если пройтись вскользь. Он недоверчиво покосился на секиру еще раз, усомнившись, в достаточной ли мере наточил ее, не обидится ли знатная секира на такое обращение, не подведет ли в бою? Мысленно пообещав еще раз проверить боевой топор, Шутник повернулся к Флоки. -К чему ты клонишь?
Флоки: Флоки оглянулся на лодьи, словно бы ожидая увидеть там росса, который неизвестно чем казался ему связанным с историей исчезновения Хельги и появления оборотня, а затем перевел взгляд на руки товарища, со сноровкой опытного любовника ухаживавшие за снаряжением. А чему изумляться - кузнец и воин, у которого жизнь лежит на острие меча и кому в горниле кузни да битвы была судьба закалиться, как эта самая сталь, да, может, из смертного стать бессмертным. Поняв, что вот-вот собьется на слог пестрых скальдовских саг, хардманн принялся усердно скрести бороду, гадая, какая судьбы ждала его собственное вооружение. Лук, с которым он отправился в лес, благодарение Водану, не был его любимцем - тяжелым составным красавцем с ясеневыми плечами, носивший, как то положено славному воителю, длинные рога - в хорошем смысле этого слова - но все равно потерять его было обидно. Флоки не разделял бытовавшего среди золотобородых детей моря презрения к "крестьянскому оружию", и мог лишь сожалеть о том, что товарищей по славному делу метания стрел у него в дружине было немного. Впрочем, надежда всегда оставалась. - Добро-то мое, чай, загинуло?- поинтересовался он у товарища, до поры пропустив мимо ушей последний вопрос, по которому высказываться считал и преждевременным. Сперва нужно разведать да убедиться, а уж потом наносить удар в самую середку; ежели он неправ, еще ничего, едоком меньше на драккаре, никто не загорюет, а вот ежели прав... Раз пойманный зверь осторожнее дикого, а этот и вовсе сейчас будет вести себя, словно шелковый, тише озерной глади, осторожнее примятой травы. - Словены вещички мои не приносили? Более всего из пропавшего зверобою было жальче кольцо, которое он позаимствовал без возврата у торговца в граде венетов - позападнее Ромеи, повосточнее лютецких земель и прекрасной земли Окситании. Дома там построены крепко, на сваях, ибо что ни год, у них идет наводнение, которое упорные жители переносят с невиданным мужеством, да еще благодарят своего покровителя, дивного крылатого льва, за то, что остались живы и здравы. Кольцо это было из чистого серебра, со специальным изогнутым крючком , которым спускать тетиву у тяжелого лука переставало быть мучительно для пальцев. Но - дело понятное: выживет еще раненый, или нет - неизвестно, а серебро у любого народа в чести. Девке такой перстень на три пальца, конечно же, не подаришь, но выменять или перелить охотников много найдется. Узорчатый нож из булата, который служил ему не один десяток лет, и имел такую историю, что рты пооткрывали бы и составители вис, тоже исчез в неизвестном направлении, и его отсутствие было для нордмена так же чувствительно, как если бы он потерял несколько пальцев. Ну да со словенами он потом поговорит, а пока неплохо бы предупредить сигватова помощника, не напрямую, конечно, а как-нибудь в обход. - С чего б вы их с собою-то потащили? Сами напросились или Сигват так решил?
Сокнхейд: Сокнхейд ответил не сразу. Он долго осматривал лезвие ножа, глядя на кромку то вдоль, то поперек, слева, справа. Нож был все же заточен. Заточен так, что нельзя было провести пальцем и на пядь по плоскости лезвия, чтобы не пораниться, сколь бы толстой шкура ни была. Вложив нож в ножны на поясе, он снова подобрал секиру и только тогда перевел взгляд на ловкого викинга. И покачал отрицательно головой. -Если и приносили чего, мне точно не отдавали. И при мне не отдавали,- он тоже покосился в направлении ладей русаов, на одной из которых плыл рус, не носивший бороды. Высоченный детина с мечом по телосложению мог бы быть потомком самого Тора или Одина. Прищурился, присмотрелся, смешно пошевелил носом. -А их хевдинг позвал за то, что тебя приволокли из леса. Да только не место девке на драккаре, вот и плывет на ладье,- он кивнул на ладью, в которой плыла вдова. Да, вдова была красива. Была стройна... Вроде бы и не было изъяна в ней, но викинга не тянуло к этой дивчине. Не то, чтобы уж совсем спокойно его сердце билось, когда она проходила мимо, но не то.. Как говорят русы: "не про твои глаза краса" или как-то похоже. В пословицах этих богатырей, что, похоже, были братьями скандинавов, только словены и могли разобраться.- Хотя они и не сопротивлялись, а, вроде как, и в охотку пошли. Понять, что хочет сказать хитрец не особо легко, когда он говорит даже не намеками, а полунамеками. Все равно, что пытаться поймать руками юркого окунька. Только окуня хоть видно, а вот полунамека - хоть убей.. "Хотя.. Неужто думает, что этот зверь его порвал?" Теперь он с сомнением еще раз посмотрел в том же направлении. -Думаешь волк косулю потащит в стадо, чтобы потом одеть косулью шкуру? Мерное "вжиканье" снова стало сопровождать каждое движение кремня вдоль лезвия секиры.
Флоки: Флоки в который раз похвалил себя за выбор собеседника. Ну, не то чтобы похвалил - порадовался, что решил переговорить о словенах именно с Шутником, не с каким-нибудь другим из дружинников. Всего в достатке у этих детей Тора: и силы, и удали, и смелостью не обижены, но вот самую простую недомолвку в речах не разнюхают, пока не завоняет так, что в нос шибанет, словно падаль. Как будто и не в их мире родился рыжебородый бог, разрешающий самый трудные загадки и обводивший всех вокруг пальцы, что тугодумным силачам оставалось лишь кряхтеть да почесываться. Напоминание о словенке, перевязывавшей его раны и отходившей его в первые, самые жестокие часы тем временем заставило мысли следопыта изменить направление. Что там ни говори, а с горячей подружкой под звездами ли или под искусно расписанным потолком покувыркаться всегда приятнее, чем ощущать локтями доски пола да жесткие бока товарищей, особенно если необходимости к такому суровому житью-бытью никакой нет. Верно говорят книжники из Миклагарда, для всего свое время. Бездомному бродяге неоткуда было ожидать, как иным воинам, что его в родной деревне встретит дородная супруга, расцелует в щеки, да отведет на теплое ложе, крытое песцовыми шкурами - отчего же не попользоваться пока можно? Да и словенка, похоже, никаких возражений к тому не питала, собою была весьма хороша, а уж глаза - черные, жгучие... С такими глазами не то что голову заморочить - сарай подпалить можно! В общем, если уж откровенно, если бы не драккар, да не отплывать - долго бы его искали верные товарищи по ночам, да и вдруг нашли бы. Нордмен степенно огладил бороду, то ли утирая остатки воды, то ли скрывая усмешку, появившуюся на губах при этом соображении. Однако же разговор сейчас велся не о словенке, хотя о ней лясы поточить бы весьма и весьма хотелось, но о вещах более серьезных. - Косуля, знаешь, она тоже с пятном на заду, да сама бывает в мелкую крапинку. Поговаривали, вдовушка эта не так проста, травки, опять же, всякие варит,- он слегка дернул плечом и тут же скривился, потому что разбитая рука немилосердно напомнила о себе, пронзив шею и грудь острой тягучей болью. Яростно выдохнул и здоровой рукой отер пот, одновременно откидывая назад гриву черных волос. - Ежели все, как я думаю, то словенка тут тоже при деле. Может, ухажер или полюбовник, а может и еще что,- зеленые глаза искоса обратились на Сокнхейда, в надежде, что он поймет несказанное, как уже раскумекал главное, невысказанное, и принял к сведению - а, значит, беглым словенам некуда шагу будет ступить, чтобы не быть замеченными, в добром или в худом.
Сокнхейд: Шутник усмехнулся, будто Флоки рассказал ему смешную шутку. С виду эти двое выглядели так, будто разговаривают о девках или об оружии, что для викинга почти одинаково дорого - девкой, правда, врага не зарубишь, но и секиру добрую в постель не потянешь. -Может и так, в голову я ей не заглядывал...- заткнув секиру за пояс, он расправил плечи и с постной миной уставился на воду.- Хотя если волку понравился зад косули, то он обязательно тяпнет ее еще раз при возможности, надеясь, что остальные косули не окажутся тиграми под шкурой... В глазах скандинава можно было увидеть блеск стали, не сулящий оборотням ничего доброго. А может и наоборот - выбитые зубы ведь не такое уж зло, если глянуть в корень. -А чего это ты так хитро лыбишься, черноволосый, при упоминании твоей спасительницы?- прищурившись и еще более повеселев спросил Сокнхейд.- Неужто желаешь проверить, кто здесь на пятно на заду подранной косули позарится и зубы попытается сжать на нем? Аккуратно похлопав по здоровому плечу товарища, Шутник встал, рассмеявшись собственной шутке. -А поставь себя на место зверя,- тихо произнес он.- Волки, даже прикидываясь собакой, гавкать не будут, они воют. И пахнет от них иначе. Местные говорили, что через недельку надо будет волоком тащить их ладьи и наш драккар. Там и проверим,- а потом громко добавил: -Да ты, я погляжу, глаз на девку положил! Смотри, смахнет твой глаз с себя, нырять за ним придется!- сказанные на скандинавском слова вызвали бурный хохот среди команды, развеяв сомнения, о чем именно тихо разговаривали два низкорослых хирдмана.
Флоки: Весть выпрямился следом за товарищем, приосанившись и оправляя пояс, от чего незаправленная рубаха задралась, открывая замотанный тряпкой бок, на котором багровыми шрамами выделялись следы не то звериных когтей, не то беспорядочных ножевых ударов. Слова Шутника - те, что назначались ему одному - он услышал и запер в ларчике памяти, до поры. Теперь Луна - верная подруга, водительница колдунов, влюбленных и проклятых обращением в волка - ночь к ночи теряла свою власть над миром, а, значит, вервольф будет утихать, если, конечно, его не заставит вновь проявиться какое-нибудь неожиданное обстоятельство. Про повадки зверолюдей Весть знал немного, слышал только, что бывают они природными либо зачарованными, и на последних обязательно должен быть колдовской пояс, сорвешь который с чудовища - и перекинется оно снова в свою обычную шкуру. Пока пояс на нем, зверь почти неуязвим, но, если лишить его волшебного амулета, когда тот ранен - рана не заживет мгновенно, но будет томить несчастного, словно обычного человека. А поскольку разум у волколака отсутствует, то и себя он в бою не щадит, от чего гибнет иногда по собственной неосторожности. Однако, остальным знать про тайные мысли хирдмана не полагалось, а потому хирдманн ответил громко, оскалившись во все тридцать два - или сколько там оставалось после сражений и кабацких драк - зуба, которым бы позавидовал и оборотень, и натуральный, природный волк: - А и нырну, чай не утону,- дружный хохот сделался громче, когда зеленоглазый сделал движение, ясно показывавшее, каким местом собирается вынимать потерянный глаз, если вдруг тот не придется по вкусу словенской гостье. Затем с видом заправского бабника обхватил за плечи Шутника, который еще не успел отойти на безопасное расстояние. - А ты что так перепугался, впервой?
Сокнхейд: Сокнхейд глянул на него и расхохотался. -С мужиками еще не пробовал да и не тянет, хоть и симпотяга ты, черноволосый!- хрюкающие викинги - зрелище редкое, все же в них просыпается медведь во время боевой ярости, а не вепрь.- Слыхал, как говорят у словен? Баб бояться - на сеновал не ходить. Частенько среди братьев по оружию бывали перепалки, что все вокруг слушали и держались за животы, со слезами на глазах. Порой, правда, кто-то кого-то не понимал и тогда дерущихся приходилось разнимать как дерущихся псов - плескать ведром холодной воды и горячей затрещиной. Хоть и поговаривали, что у северян кровь холодная, как лед... Те, кто был в этом убежден, явно не видели викингов в бою. Однако, чтобы обидеться на шутку, требовалось полное отсутствие плутоватости, коя у каждого мужчины любого возраста была, да только не все знали, куда ее применить. Собственно Шутник не относился к тем, кто не знал назначения этого самого качества. Драккар чуть замедлился, хирдманы втянули весла, чтобы не потерять их. Берсерк знал, что эти действия вызовут недоумение на ладьях. И отдал бы многое, чтобы посмотреть на физиономии тех, кто не сможет скрыть это недоумение. От игры воображения стало еще смешнее.
Флоки: Флоки не вдавался в раздумья о сочетании льда и огня в своих братьях по оружию, а отвечал просто, напуская на физиономию самое чистосердечное выражение. - Вот я и смотрю, ты все по бортам жмешься. А что, уключина тоже с дыркой,- зеленые глаза колко блестели, словно хирдманну показали доспех искусной работы, или, того лучше, мешок золота, полный жбан медовухи и крутобедрую красавицу рядом, белокурую или темноволосую - это уж у кого какой вкус. Флоки даже попытался изобразить молодецкий разворот плеч, но саднящая боль опять напомнила о себе, и лучник в очередной раз ограничился гордым вскидыванием головы, от чего черная грива вздыбилась от налетевшего ветерка, словно у огнегривого барса, какого он видел в южных краях, в сколоченной клетке и которого называли именем льва. Пожалуй, ровно такого, какой мог бы оставить отметины на его теле - если, конечно, предположить, что дивный зверь мог вырваться из узилища на каком-нибудь купеческом судне, и как-то выжить в здешних лесах, погода в которых зимой мало чем отличалась от суровых берегов Севера. И все равно некое внутреннее напряжение не оставляло его, несмотря на то, что Сокнхейд выслушал путанную речь без насмешек, и даже, вроде бы, отнесся к его предположению, как к вполне разумному. Раз высказав ее, нордмен уже изнывал от желания как-то спровоцировать здоровяка, заподозренного им в темном деле, хоть как-то проявить свою суть - только как? Будь он здоров, затеять бы ссору с чужим не составило бы особенного труда, но теперь это значило положиться на чужое плечо, а подобного честь воина, честь мужчины допустить попросту не могла. Но если нельзя направить удар на самого заколдованного, то можно попробовать зацепить колдунью. Тем более, что потесней пообъясняться с ней Флоки бы не отказался, даже и на столь грозно обрисованном товарищем сеновале. - Словенки-то вон, руку протянуть,- подначил он Сокнхейда, наклоняя вбок голову так, что густая челка вновь пала на лицо, оставляя видимым только один сверкающий до черноты глаз; не дать ни взять как у Водана.- И горячие, словно печки, в морозную ночь не замерзнешь. Или с бревном тебе способнее?
Сокнхейд: -Ха!- Сокнхейд показал пальцем на Весть.- Если бы у каждой уключины была такая дырка, бегал бы ты от девок, а не за ними,- прищуренные глаза глянули на лукаря. Тот, кто не умеет терпеть насмешки и сбривать их своими, не сможет стать хирдманом, будучи зарубленным на первом же поединке. Или на втором. Братство становилось более сплоченным, когда все подначивали друг друга. Но вот не дай Боги кому-либо постороннему влезть - волки сразу обнажали зубы. -То-то и гляжу, ползаешь по кораблю уж который месяц, щипаешь дракона, представляя горячих словенок,- широкие плечи, пусть и уже, чем у тех викингов, кто ростом повыше удался, но все же для его роста они были шире, чем у многих кузнецов, расправились. Борода зашевелилась в такт смеху, исторгаемому могучей глоткой.- Или обхватишь свои гусли и давай елозить по ним руками, как по девке. Прыгнуть за борт здоровому воину, привыкшему не к спокойной реке, а к бурному морю - раз плюнуть. Бывало берсерки не сдерживались и прыгали в воду, стараясь первыми доплыть до вражеского корабля. -Или воды боишься, как пушистый кот, который, попади на него капля, до заката ходит и лапами трясет? Ответный вызов был виден во взгляде Шутника.
Флоки: Нагородил-то, наплел! Истинно, много чем владели светловолосые дети Тора: меч сам языком молнии разил в их руке, и весло обретало силу, вспенивая губительную стихию вод от края до края мира, от ромейских земель и до самый льдов Гренландии; были искусны в ремеслах, и, кому привелось, плели нити слов в узоры красоты столь же невиданной, что украшали и их гордые шлемы. Но одно было им, похоже, неведомо - так же, как презираем был ими удар единственной стрелы, а не топора и не сакса, не кромсающей живое тело вдоль и поперек, но разивший его в самое сердце. Мастерство убийственного, жестокого слова, за какое у западных королей можно вознестись до подножия трона, или сложить голову. Впрочем, стоит ли златошвейке пытаться поразить своим умением дровосека? Оборотень и его черные дела понемногу уже забывался, и два брата по оружию увлеклись немилосердно взаимными подначками и выяснением: кто из них первым даст слабину. Дело полезное, если не запустить, ибо от праздничной чаши до заупокойного кубка у викингов один шаг. А оборотень - ну что ж, пусть до поры побродит вокруг капкана, принюхается к приманке. Авось да попадется. Флоки степенно приосанился, огладил бороду, здоровой рукой провел по растрепанным волосам, дабы являть вид, как говорят умные люди. При этом жесте половина гребцов едва не попадала со скамеек, потому что черноволосый, располосованный во всех мыслимых местах воин похож был, скорей, на лешака (как его и окрестила словенская красавица), походил на благопристойного человека не более, чем печной уголек на поганку. - Наше дело молодое. А ты, смотрю, тоже топор свои над...раиваешь; ждешь, что какая карга себя по смерти завещает?
Сокнхейд: Сокнхейд ухмыльнулся и вдруг принял серьезный облик. -Так ты не знаешь?- спокойно спросил он, глядя куда-то за спину Флоки.- Вишь в чем дело-то...- Викинги стихли, ожидая, что проснется буря. Знали все нрав Шутника, знали, как он недавно смеясь, моментально становится серьезным, если задели, пусть и случайно, за больное место. Нащупали. И тогда уж грудь на грудь кидался он, заливая рубахи кровью - своей и чужой. Потому и стихли. Викинг пригладил бороду. Вьющиеся волосы при свете дня отдавали золотом. -"Тоже" говорят, когда у самих рыльце в пушку!- улыбка мигом изменила серьезное лицо. И пока викинги еще не успели накрыть хохотом тишину, добавил: -Мой топор,- он указал, который именно.- Не про мою руку. Со стороны слышались всхлипы и мольба: -Остановитесь, ётуновы дети, дайте передохнуть, а то сейчас к Хель уйду!- со слезами на глазах, лежа, полузадушенно хрипел старый хирдман. А Сокнхейд тем временем гордо вышагивал по доскам корабля, раскинув руки, мол, любуйтесь моей победой над иноземцем. -Как, кстати, твой топор поживает? Не сломал еще в неравной борьбе с врагами?- однозначный жест указывал какой топор и в какой борьбе мог быть сломан.- Воину же без него никак..
полная версия страницы